Шрифт:
Рэй Карсон
Опасные голоса
Аннотация
Узник.
Темница.
Тишина.
Голоса... опасны.
Я всегда узнавал о наступлении лета по лучам солнца.
В моей темнице есть высокое оконце. Оно впускает только голый туман… и лето. В этот сезон туман превращается в великолепное жёлтое пятно света на стене. Оно, пока его не прогонит полдень, будет сползать до искрящегося известняка. Если привстать у стены на цыпочках, то я могу умыть лицо в этом тепле несколько минут или, возможно, дольше — я давно потерял
Сегодня я сижу под окном и жду появления луча. Камера светлеет, и стены окрашиваются из серого в зелёный, так как известняк покрыт мягким и сладким на вкус веществом. Скоро оно станет коричневым и затвердеет, но всего хорошего понемножку.
Утренняя кормёжка начинается с ритуального звона тарелок — шух, дзинь, клац. Раньше я думал о других узниках, каково им. Но теперь нас разделяют года. И тишина. Голоса опасны, мы знаем.
Свет становится ярче.
Шух, дзинь, клац.
Такой прекрасный, с жёлтой воздушностью. Он согревает меня от макушки до кончиков пальцев.
Дверца для кормёжки скользит вверх. Толстая рука бросает миску, и та с грохотом падает на камни. Мутная тёмная жижа выливается за край. Мне нет до этого дела. Тарелка будет стоять на месте, когда моё пятно света закончит свой визит.
***
Жаль, что я не могу подняться по стене, как паук. Плечи горят от усилия попасть под лучи солнца. Ногти содраны об камень, и я сосу кровоточащие кончики пальцев. Однако день удался. Моё лицо было согрето, и когда я поднял веки, глаза машинально зажмурились и прослезились.
Шаги приближаются, и с ними лязг металла.
Ключи.
Я не слышал их с тех пор, как ушёл мой друг. Раньше, много лет назад, мы шептались целыми ночами напролёт. Но его шепотки слабели, глохли в камне, и приходилось напрягать слух всё сильнее и сильнее. Когда они смолкли, его забрали Ключи.
Шаги совсем рядом. Кто-то хнычет, голос высокий и ясный, очень красивый. В соседнюю камеру со скрипом открывается дверь. Мягкий глухой стук, прекрасный стон, и дверь закрывается.
— О-ой! — стонет прекрасный голос.
Моё горло сжимается от страха.
— Ш-ш-ш! — говорю я. — Тс-с-с. Тс-с-с.
— Кто здесь?
Это женщина, а может маленькая девочка, с голосом точно перезвон колокольчиков.
Я мчусь к двери и прижимаю щеку к холодному металлу, едва замечая, что нога переворачивает миску. Девушка должна замолчать, но я так хочу услышать её голос, позволить ему лопнуть в моих ушах, точно мыльным пузырям… Вместо этого я шикаю на неё, стучу пальцами ног, и между ними размазывается вязкая жидкость.
— Как вас зовут? — спрашивает она.
Я резко вздыхаю и прислоняю губы к двери. Я не должен говорить ей. Я не должен ничего говорить.
— Я Ллири, — представляется она.
Мои губы царапают металл, пока я пробую её имя на вкус. Ллири. Грудь дрожит от его красоты.
Голоса опасны. Но я всё же решаюсь поговорить с ней;
— Эррик.
У меня некрасивый голос. Он сломанный и скрипучий, словно несколько стариков говорят сразу, и мне стыдно.
Но она, кажется, не обращает на это внимание.
— Эррик. — В её устах моё имя звучит милее. — Сколько времени вы здесь, Эррик?
Странный вопрос. Раньше я отслеживал такие вещи, но со временем задача стала непосильной: нужно ведь помнить каждый день сделал ты уже зарубку или нет.
— Эррик?
— Много... — Я откашливаюсь и пробую ещё раз. — Много, много лет.
Она не отвечает, и я съезжаю на пол в этой новообретенной тишине. Я не удивлён, потому что всё хорошее не вечно. И уж тем более, я не хочу, чтобы Ключи забрали мою новую соседку.
***
В моей камере хорошо ночью, прохладно и темно. В это время звуки становятся громче и слаще: шум прибоя о скалы или крики чаек. Я лежу в центре. Голова покоится на камне, который выступает выше других.
Вдруг Ллири начинает петь.
Её голос так слаб сначала, но всё же чист. Свободное пение с высокой ясностью, отчего на краях моего сердца остаются зазубрины. Я должен утихомирить её, прежде чем придут Ключи. Я встаю. Но её песня заставляет меня вновь опустить голову и закрыть глаза. Я открываю рот, чтобы её голос звонче отдавался в голове. Она может умереть из-за этого, но музыка в моей груди танцует на костях страха. Звуки циркулируют и смешиваются, пока не сплетаются в огромное чувство, слишком свободное, чтобы удержать. Её голос становится выше, и музыка внутри меня вырывается на свободу. Я падаю на колени, жадно ловя ртом воздух, поскольку её песня стихает до щекотки.
— Ллири, — шепчу я.
Во рту чувствуется вкус соли, и я понимаю, что плакал.
— Эррик?
— Ты не должна, Ллири. Больше не пой.
Она молчит какое-то время.
— Тебе не нравится моя песня?
Даже её разочарование прекрасно. Прекраснее прибоя и чаек.
— Тебя заберут Ключи.
Слова срываются с языка легко: мой язык ещё помнит.
— Эррик. — Теперь она так близко. Её губы прижимаются к дверце. — Ты тоже маг музыки?
— Ш-ш-ш, — шепчу я. — Голоса опасны.
***
«Ты маг музыки? Ты маг музыки? Ты маг музыки?»
Я сворачиваюсь калачиком в углу и со всей силой прижимаюсь к стене, чтобы коленями закрыть уши. Мои ступни, длинные и синие в лунном потоке, обхватывают узловатые и бесполезные пальцы. Это не мои пальцы. Мои — прямые и сильные, и с ними я в силах взять тяжелейшие аккорды, вырвать чистейшие ноты из струн лютни. Но Ключи забрали мои пальцы и оставили мне это кривое недоразумение, с которым я едва могу дотянуться до пятна света или собрать грязную солому. Я переворачиваю их и смотрю на кисти. Я помню другие ладони, пухлые и розовые. Помню, как приятно гладить изгиб лютни, которую я держал в руках точно любимую.