Опасные голоса
Шрифт:
Хотя я представляю её юной девушкой, нотки её голоса кажутся старыми и уставшими.
— Ключи убьют тебя. Если придётся.
Горло болит от столь продолжительного разговора.
— Неважно. — Низкий глухой стук: Ллири ударяется головой о железную дверь. — Во мне живёт муза, Эррик. Если я не буду петь, то умру.
***
— Во мне живёт муза, — заговорщицки произнёс мой шепчущий друг.
Я лишь рассмеялся в ответ.
—
Я прижал пальцы к изъеденному ржавчиной железу и представил, как хлопаю Аллона по спине, точно старого друга.
— Аллон, мой друг. Во всём мире есть только пять муз. Как тебе удалось заполучить хоть одну?
— Она сама меня нашла.
— Не верю.
— Послушай.
И Аллон спел для меня, тихонько, но мягкий тембр его баритона резонировал в моей груди. Он нарисовал песней золотые поля пшеницы, солнечный свет, согревающий плащ странствующего мага, широкое небо над головой и ветра, что могут взъерошить волосы на затылке. Это было мучительно, и слёзы потекли по моему лицу, когда его голос смолк, возвращая меня в темноту и почти полную тишину.
— Эррик, ты должен пообещать мне, — произносит он наконец.
Говорят, никто не может сопротивляться музе.
— Всё что угодно.
—Если со мной что-нибудь случится, если меня убьют, муза должна отыскать другого мага.
— Ты не…
— Обещай мне.
***
Ллири нежно поёт каждую ночь, и какие картины она рисует! Я лежу около двери, моё ухо прижато к трещине под дверцей для кормёжки: только так я могу впитать каждое слово, каждую строчку. Её песни бегут по моей коже, осыпают уши, точно поцелуи любовницы, втекают в рот. Они заставляют мои губы раскрыться, а горло сжаться. Дважды я ловлю себя на том, что подпеваю ей; мой ленивый тенор ужасен и дисгармонирует с её шепчущим сопрано. И каждую ночь как Ллири умолкает, я молю, чтобы она никогда больше не пела.
— Но это место идеально подходит для пения, — дразнится она в ответ. — Тепло и влажно. Мне не удержаться!
Затем она снова говорит о музе: та умрёт, если она не будет петь.
— Никто не может сопротивляться ей.
— Нет, ты можешь. Ты можешь сопротивляться.
— Это невозможно, — жалобно звучит её искренний голосок.
Я знаю, что она неправа. Я сопротивлялся, когда-то.
Однако с приходом ночи я машинально вжимаюсь в пол и подношу уху к дверце в ожидании, что муза Ллири нарисует мне песню. Стоит ей начать, как я думаю о Ключах. Я помню, как резко открылась дверь в темницу и по песчаному камню поволокли тело. Но её голос омывает меня, и я забываю о страхе.
И когда она умолкает, моя камера становится такой тихой, такой бесцветной Я дрожу всем телом, спрашивая себя, слышали ли нас Ключи.
***
Моё пятно света изменилось. Я запихиваю пальцы в щель, чтобы дотянутся до тепла, и чувствую, что свет окутывает меня. Теперь он
Я должен закрыть глаза. Я должен забыть о свете.
***
Аллон слабел с каждым днём. Я спросил его, выпил ли он свой суп.
Он прошептал:
— Дело не в том. Я умираю, потому что не могу петь.
— Нет! Пой, если должен. Только тихо.
— Эррик. — Он медленно выпустил воздух между зубами. — Этого будет недостаточно. Обещай мне...
Но иногда воздух заканчивался быстрее, чем он успевал закончить.
Я не мог представить, как буду спать ночью, не пошептавшись сначала с Аллоном.
— Давай поиграем, — сказал я. — Если бы сейчас ты мог оказаться где-нибудь ещё, в любом месте этого мира, что бы ты выбрал?
Он серьёзно задумался над ответом. Или, возможно, он был слишком слаб. Я слушал, как с потолка капала вода — стояла зима — и ждал ответа. Семь медленных капель отозвались эхом в прекрасном си-бемоль при встрече с землёй.
— Здесь, — ответил Аллан наконец. — С тобой. Но чтобы вместо стен были деревья, а потолок стал синим, синим небом.
Две ночи спустя он умер. Я узнал это, потому что его муза пришла ко мне.
***
Я играю в игру, считая железные впадины на двери камеры. Если сбиваюсь со счёта, начинаю сначала. Моя спина повёрнута к свету. Я чувствую, как он дразнит меня мечтательной дрёмой, пока я шепчу числа очень, очень тихо. Я дохожу до двести тринадцати, как меня застаёт врасплох звук из камеры Ллири.
Это шорох соломы, которую волочат по полу.
Припадаю ухом к трещине.
— Ллири, что ты делаешь?
Шорох смолкает.
— Слишком тихо, Эррик. Я должна петь громче.
В её голосе звучат странные нотки. Что-то не так.
— Нет.
Желудок скручивает в узел.
— Если я затолкаю в трещину солому, то возможно меня не услышат.
Её голос дрожит.
Я закрываю глаза и прислоняю рот к дверце для кормёжки.
— Нет. Пожалуйста, нет.
Шорох возобновляется. Вших, треск.
— Ллири! — её имя срывается с моих губ ясно и чисто, как проточная вода. Но Ллири не отвечает, лишь толкает солому в трещину.
Она начинает петь, и моё сердце разбивается на осколки.
Солома не может остановить Ключи. Я встаю подальше от трещины, но её голос врывается в мою камеру. Пячусь. Впиваюсь взглядом в дверь, снова считая впадины.