Опасные удовольствия
Шрифт:
– Ты что такой невеселый? – с интересом оглядел он мрачного Андрея. – И почему это мы такие грустненькие, удивленно спросил священник у приговоренного к смерти. А… знаю, знаю. Твоя таинственная пташка испарилась, оставив в ладони разноцветное перышко, а в груди – измученное сердце. Влюбился, что ли?
Максим удобно расположился в кресле, разместив на журнальном столике три банки пива и еду.
– Она сказала, что пойдет на выставку авангарда. Больше я ее не видел, – уныло отозвался Андрей.
– Значит, пронзила сердце нового плейбоя, – бессердечно объяснил
– Почему? – вяло спросил Пряжников.
– Что – почему?
– Почему полезная для организма?
– Совсем ты, Эндрю, отупел. Тебе приятно воздержание? Твое тело не пело от восторга, когда общалось с телом Дирли-Ду?
– Подобрался-таки к излюбленной теме.
– Вовсе нет, – обиделся Макс. – Ваши брачные игры меня не интересуют. Тем более что они бесславно закончились. Слушай, где ты купил это печенье? Вкусное какое! Да, Дирли-Ду тебя бросила. Бросила тебя Дирли-Ду. Правильно сделала! А как мой роман? Небось и не открывал.
– Открывал. Гениально. Как и все, что ты пишешь, помимо газетной деятельности, – грустно ответил Андрей.
Максим замер. Наверное, он не ожидал такой лояльности.
– Ты шутишь, – недоверчиво и настороженно предположил он.
– Правда очень интересно. Мне понравилось. Только следователь у тебя там такой дегенерат, что страшно становится.
– Да, я, возможно, перегнул палку, – сразу согласился Максим, все еще не веря в искренность друга. – Нет, тебе правда понравилось? А что конкретно? А Катюша – здорово я ее нарисовал? А не маловато ли трупов?
– В самый раз. Вообще ты молодец. Упиваюсь твоим языком. Кайфую.
Макс обмяк, растаял, смущенно заулыбался.
– Эндрю, друг… Ты… Мне твое мнение очень важно. Хотя я, конечно, не сомневаюсь в своем таланте. Знаешь, Дирли-Ду, наверное, просто дрыхнет у себя дома. А завтра утром снова нарисуется. Не расстраивайся.
– Могла бы позвонить.
О, вспомнил! Сейчас я тебя развлеку. Но сначала пообещай, что, как закончишь дело Батурского, подбросишь мне сюжетец для нового романа. Эксклюзивчик.
– Нет.
– Не будь скотиной. Я из этого состряпаю конфетку. Страниц на шестьсот.
– Нет.
– Андрюшечка!
– Нет.
– Тогда не скажу тебе, что собирался сказать.
– Не говори.
– Ох, трудно мне с тобой, Эндрю. Какой же ты несговорчивый! Ладно, держись крепко за диван. Знаешь, что мне удалось разузнать в бомондовской тусовке? Последние месяцы Глеб Батурский активно парафинил жену в глазах общественности, появляясь на светских раутах в обнимку с проституткой.
– Я
– Да? – удивился Колотов. – А ты знаешь, что у Глеба Батурского был близкий друг Вячеслав Куницын, влюбленный в его жену Виолу?
– Про друга знаю. Но с чего ты взял, что Куницын влюблен в Виолу?
– С того, что десять лет назад Батурский увел Виолу из-под венца. У кого? У господина Куницына.
– А вот этого я не знал. Интересно.
– Куницын, надо полагать, великодушно простил и благословил друга и невесту. Но не затаил ли в сердце злобу и жажду мести? И буквально на днях убиенная горем вдова совершила первую после похорон – и недели не прошло – вылазку в свет. Как и полагается, она была в глубоком трауре (по стандартам Японии) – в исключительно розовом платье. Утешал ее в несчастье, подносил бокалы с шампанским кто? Вячеслав Куницын.
«Занимательно. Батурскому и Куницыну нравятся одни и те же девочки. Виола. Потом Алена Дмитриева. Или Куницын рассказывал о своих отношениях с Аленой другу Батурскому, и тот, как и в случае с Виолой, тоже решил попытать счастья? Нет, ерунда. Куницын не похож на человека, который будет трепаться направо и налево о своих сердечных делах», – размышлял Андрей.
– Еще не конец. Глеб Батурский лично основал и капитально подпитывал три крупных фонда: первый – помощь детям-инвалидам, второй – поддержка юных талантов Москвы и третий – для лечения детей с онкозаболеваниями. Вчера – повторяю, и недели нет после похорон Батурского – все три фонда получили письма от милой, деликатной дамочки Виолы Батурской, которая уведомляет, что с первого ноября намерена прекратить финансирование. Вообрази, несколько десятков детей сейчас лечатся в Европе и Америке, их что, срывать с больничной койки из-за патологической жадности Батурской?
– Ничего себе! Когда я с ней разговаривал, она показалась мне чудесной, тонкой, очаровательной женщиной. Хотя не совсем честно отвечала на мои вопросы.
– Это при том, что при жизни Батурского ей так и не удалось вытрясти из него развода и бешеную сумму отступных, и теперь она, как вдова, получит все его состояние.
– Я удивляюсь, Максим, откуда у тебя столько информации?
– Держу ушки на макушке. Это мой хлеб. Вот думаю статейку написать про фонды. А красавица на меня потом подаст в суд – я ведь не сумею удержаться от нелестных эпитетов. Слушай, что за дрянь у тебя была в холодильнике? На верхней полке. Вроде желе из киви? Я съел полбанки, и теперь что-то мне не по себе.
Андрей внимательно посмотрел на друга, потом рванул на кухню к холодильнику и вернулся с прозрачной банкой, в которой виднелись остатки чего-то бледно-зеленого.
– Поздравляю тебя. Ты оставил завещание адвокату?
– Не тяни, пожалуйста, – тихо, с застывшим в глазах ужасом попросил Макс. – Что я съел?
– Да ничего особенного. Почти сто миллилитров геля для волос. Дирли-Ду сказала, что держит лучше, когда холодный.
– Геля… для… волос… Геля для волос! Я умру? – со слезами в голосе спросил Максим.