Опера доктора Дулиттла
Шрифт:
Но как же птицы? Их следовало отправить домой, и немедленно! Выручил, как всегда, Мэтьюз Магг. Он взял все хлопоты на себя, в один миг нашел наемную карету и отбыл с птицами.
Успокоенный доктор Дулиттл последовал за директором театра в зрительный зал. Там, в пятом ряду, его ждал сам Никколо Паганини. Это был высокий и худой мужчина, его длинное лицо обрамляли черные кудрявые волосы. Многие утверждали, что он похож на дьявола, и, встретив его, суеверно крестились.
Но доктор Дулиттл не был бы доктором Дулиттлом
Паганини встал, и тут же в зале зашептали:
— Он встретил Джона Дулиттла стоя!
Паганини пожал руку доктору, и по залу прошелестело:
— Он удостоил его рукопожатия!
Паганини поклонился Джону Дулиттлу и пригласил его присесть рядом. Публика не сводила с них глаз и продолжала шушукаться:
— Он поклонился и усадил доктора Дулиттла рядом с собой! Неужели ему понравилась опера?
А самое главное — все это происходило на глазах газетчиков. Они тут же вытащили из карманов записные книжки и застрочили в них вечными перьями: «Мы до сих пор теряемся в догадках, почему великий маэстро удостоил такой чести доктора Джона Дулиттла».
Многие из газетчиков попытались подойти поближе к Паганини и доктору Дулиттлу и подслушать хотя бы несколько слов. Но у них ничего не получилось — директор театра знал толк в рекламе и не подпустил назойливых газетчиков ближе чем на десять шагов. Чем больше загадок останется в статьях об опере птиц, тем больше захочется публике посмотреть на представление собственными глазами, а каждая пара глаз — это один билет, а каждый билет — это два шиллинга. Такова была цена билета на оперу доктора Дулиттла.
А тем временем Никколо Паганини любезно беседовал с Джоном Дулиттлом.
— То, что вы нам сегодня представили, — говорил великий маэстро, — на первый взгляд кажется просто любопытно и занятно, словно вы вознамерились подшутить над публикой. Но я увидел в вашем представлении много больше, чем остальные зрители. Скажите честно, вы сами играете на каких-то музыкальных инструментах?
— Да, играю, — смутился доктор Дулиттл, — на флейте. Но вы же знаете, чего стоит любительская игра.
— Флейта — прекрасный инструмент, — продолжал Паганини. — Но по-настоящему на нем играют только виртуозы. — Чувствовалось по его тону, что он все еще не воспринимает доктора Дулиттла всерьез и не знает, что думать о его опере. — А раньше вы не увлекались сочинением музыки?
— Нет, никогда, — откровенно признался Джон Дулиттл. — Да и та музыка, которую вы слышали сегодня, написана не совсем мной. Вернее, совсем не мной. Ее сочинили птицы. Я всего лишь разбил их мелодии на отдельные песни для солистов и хора.
— В самом деле? — удивился Паганини. — Но каким же образом вы сумели договориться с птицами?
— Ну… видите ли… — замялся доктор Дулиттл. Он боялся признаться, потому что обычно
— Почему? — В голосе Паганини не было ни удивления, ни насмешки.
— Потому что люди обычно считают меня умалишенным.
У доктора Дулиттла отлегло от сердца. Паганини поверил ему.
— Глупые люди! — спокойно произнес великий маэстро. Его горящие глаза таинственно блеснули. По-видимому, он сам обладал колдовской способностью слышать то, чего не слышат другие. — Истинный ценитель, слушая вашу оперу, должен был сразу догадаться, что вы уже годами говорили с птицами, иначе вам никак не удалось бы выразить в музыке их мысли и чувства, до того это просто, первобытно и естественно. Да и как же иначе? В ариях вашей оперы иногда звучат такие высокие ноты, что человеческое ухо не в состоянии услышать их. Знаете ли, у меня очень тонкий слух, и я все еще слышал звук, тогда как вся публика удивлялась, почему это у птицы все еще открыт клюв, когда песня давно кончилась.
Доктор согласно кивнул головой:
— Да, Пипинелла говорила мне об этом. В «Звонкой сбруе» есть такое место в самом начале…
— Вы имеете в виду ту арию, где голос канарейки звенит под звук бубенцов? — удивленно воскликнул Паганини. — Теперь я верю вам окончательно. Там даже я не расслышал самых высоких нот. Тем более вы были бы не способны на это и не могли бы о том узнать, если бы канарейка сама вам не сказала. Я надеюсь, что в Лондоне найдется достаточное число знатоков музыки, способных оценить по достоинству вашу оперу.
Пока доктор беседовал с великим маэстро, занавес снова поднялся, и на сцену выбежали звери доктора Дулиттла. Началась «Пантомима из Паддлеби». Теперь в оркестровой яме сидели обычные музыканты со скрипками, флейтами, виолончелями, барабанами и трубами.
Звери представляли на сцене веселую историю, оркестр слаженно играл. Во время паузы старый флейтист с седыми волосами шепнул своему соседу по оркестру:
— Никогда не думал, что мне придется играть для поросенка! Ведь я играл для лучших артистов Лондона! Но, признаюсь тебе, они до того забавные, что мне совсем не обидно.
«Пантомима из Паддлеби» началась и закончилась под рукоплескания публики. Однако главный успех все же выпал на долю птичьей оперы. Доктор Дулиттл в тот день чувствовал себя полностью вознагражденным за все труды: ему достаточно было похвалы маэстро Паганини, даже если бы никто другой не понял ни ноты из его оперы. Да и в самом деде, разве не перевесит мнение одного истинного знатока суждений сотни незнаек, гордящихся тем, что ежедневно ходят в театр. Именно поэтому Джон Дулиттл совершенно не огорчился бы, если бы даже больше не состоялось ни одного представления птичьей оперы.