Операция «андраши»
Шрифт:
Там они наконец обрели майора Шарпа-Карсуэлла — человека не толстого и не тонкого, белобрысого, в сшитом на заказ мундире. Он бросился к ним чуть ли не бегом и даже слегка запыхался, но произнес все необходимые и приличествующие случаю слова, Он выслушал их рассказ, но больше половины пропустил мимо ушей, потому что был уже поглощен соображениями о том, как лучше и быстрее отправить их дальше. Через день-другой за ними из Италии прилетит специальный самолет. Посадочная площадка давно готова. Сигналы согласованы. Неясно было только, прибудут ли они сюда, но теперь и эти сомнения разрешились. Андраши с дочерью летят в Италию. Сержант Блейден направляется в Белград, уже освобожденный русскими, где явится к генералу, возглавляющему английскую миссию,
— Вы блестяще справились с заданием, сержант. Блестяще. Я представлю вас к медали «За выдающиеся заслуги» и к повышению. И хочу вас поздравить.
Вот так это кончилось. Как и должно было кончиться. Без вопросов. И без ответов.
Не один и не два дня спустя Том и Митя слезли с повозки, которая кружным путем доставила их с гор на дальнюю окраину взбирающегося по крутым холмам города Белграда, и пошли пешком к переправе через Саву.
Они шли по пыльной дороге через кукурузные поля мимо укрытых сливовыми садами дач — их стены отливали голубизной под кружевной сеткой виноградных лоз, погруженные в тихую дрему, а вокруг буйствовала весенняя зелень, почти не знавшая заботливых рук. Затем они наконец увидели за рекой Савой зубчатый силуэт лежащего в развалинах Белграда — остов гигантского корабля на пустынном берегу безлюдного мира. Тут они нашли старика, хозяина дырявой лодчонки, и уговорили его перевезти их на ту сторону. Они сидели рядом на корме, а впереди вырастал, уходил ввысь город, окутанный величественной тишиной опустошения и скорби. Они слушали рассказ старика о том, как город был взят, об упорном чудовищном сражении, совсем недавно гремевшем тут, когда части Советской Армии вместе с партизанскими отрядами из Сербии, Хорватии, Далмации и всех других земель Югославии освобождали Белград от немцев и предателей своего народа… Они уже знали все это, но не перебивали старика и только согласно кивали или вставляли одно-два одобрительных слова. Конец их пути был близок. И теперь, когда он был близок, их охватил страх.
Они выбрались на берег, увидели высоко над собой улицы и дома и по кривым проулкам начали подниматься к увенчанной крепостью вершине холма. Все тут замерло в неподвижности и безмолвии — город умирающих и нерожденных. Крыши, продавленные гигантским кулаком. Двери, повисшие на смятых петлях. Зияющие окна, в которых глох дробный стук шагов — его и Мити. На улицах были люди, но и они казались безжизненными, пустыми внутри — восковые фигуры, шагающие, пока не кончится завод. Припав на одно колесо у крутого перекрестка, противотанковая пушка задирала тонкий ствол, прицеливаясь в никуда, а за углом выше по склону грузно осел на разбитых гусеницах танк. Откинутая крышка люка почернела от огня. Он хотел было получше рассмотреть этот первый советский танк, который ему довелось увидеть, но Митя продолжал идти вперед, даже не повернув головы. Они поднялись на вершину холма.
Они искали и не находили, к кому могли бы явиться. Они прошли по серому бульвару Милоша Великого до Теразие, где в мешанине обломков и выпотрошенных труб торчали расколотые отели, обнажая укромность дорогих номеров. Они проходили мимо людей, которые словно утратили способность говорить. Они огибали неширокие воронки в асфальте, разыскивая конец своего пути и смутно надеясь, что поиски останутся тщетными. На Теразие они заглянули в винную лавку и спросили ракии, им ответили, что ракии нет — даже картофельной, и они, ворча, вышли на безмолвную площадь. За Теразие исковерканные танки и пушки начали попадаться все чаще — груды бесполезного металла, преграждающие дорогу. Они вполголоса обменивались замечаниями о каких-то пустяках. Их пугали собственные мысли. Том думал: вот как всегда кончаются войны, вот когда играют духовые оркестры.
И за дальним изгибом площади Теразие они увидели духовой оркестр. Несколько трубачей и флейтистов
Они вошли в Калемегданскую крепость, и тут их путь кончился.
Среди деревьев советские солдаты ставили палатки, но они прошли мимо, потому что еще не были готовы проститься друг с другом. По грубым каменным ступенькам они спустились на широкую террасу и далеко внизу увидели, как Сава сливается с Дунаем. Они стояли и смотрели на два серых могучих глетчера, которые надвигались с севера и запада, соединялись прямо под ними и устремлялись дальше, в Румынию. Реки оставались вместе, а им предстояло расстаться.
Они еще немного помешкали, облокотившись на каменный парапет, пересекавший древнее чело Калемегданской крепости. Они смотрели на льдисто-серую воду внизу и вдали. Они думали о своем, машинально прислушиваясь к голосам, которые доносились с другого конца террасы, где стояла группа генералов — десять-двенадцать человек в мундирах из тонкого сукна, сверкающих серебром и золотом. Советские генералы и полковники, а среди них — два-три англичанина и американца. Наконец он сказал Мите с вымученной небрежностью:
— А, вон и наша миссия! Английский генерал и янки — ну точно, как говорил Шарп-Карсуэлл. А остальные — все твои.
В серых складках Митиных щек шевельнулась улыбка, ироническая улыбка, от которой его лицо сморщилось, стало землистым и словно бы много старше. Связь между ними уже исчезала. И через разделившее их расстояние, преодолеть которое уже было нельзя, до него донесся голос Мити:
— Проводи меня до палаток, Ник. А потом иди к своему генералу.
Вместе с Митей он отошел от обрыва и вслед за Митей поднялся по каменным ступенькам, за которыми начинались деревья. Они пошли к палаткам, но солдаты не обращали на них внимания. Они остановились, повернулись друг к другу и обнялись — крепко, торопливо. Говорить они не могли. Сквозь пелену безнадежности он увидел, как Митя отступил, опустил руки. И зашагал прочь по вытоптанной земле. Русские солдаты оставляли работу, распрямлялись. За их сомкнувшимися спинами он уже не видел Мити.
Он снова спустился к парапету и остановился на прежнем месте, скованный невыразимой тоской. Боль оттого, что Мити больше нет с ним, пронизывала его сознание и тело, в ней было тягостное предупреждение, неясное, полное теней. Он устало отмахнулся от них. Теперь ему оставалось только поставить точку. Явиться по начальству и поставить точку. Объяснять ничего не придется. «Генерал, — сказал Шарп-Карсуэлл, — информирован обо всем, можете на меня положиться. Он только хочет поздравить вас со столь успешным завершением операции». Да, объяснять ничего не придется.
Он смотрел на серые глетчеры внизу. Вдали на севере, откуда катил свои воды Дунай, в солнечном мареве горбились зеленые холмы. Где-то между этими затянутыми дымкой холмами в погребе лежат три трупа — три скелета среди многих, которые когда-нибудь найдут и закопают в землю могильщики мирного времени. Объяснять ничего не придется — даже тогда.
Облака затягивали солнце, порывистый ветер гнал их по белесому небу. Теперь ему оставалось только пойти направо, сделать сто шагов или даже меньше, молодцевато отдать честь — и сразу же, безболезненно начнется другая жизнь: врата перемены распахнутся от взрывной волны начальственного одобрения. А потом факты будут приведены в порядок, расположены по местам, истории ради зарегистрированы, и подшиты, и снабжены надлежащими ярлычками, и укрыты от кровавого пробного камня неизбежных вопросов. Но пока пробный камень был здесь. Еще пять минут… или, может быть, десять.