Операция «Булгаков»
Шрифт:
Когда устал, прилег. Испытав приступ отчаяния, решил искупаться. Меня манила мысль, может, ныряя, я смогу отыскать сундук с сокровищами.
Мало ли?..
Ну а если не повезет – прощай, белый свет. Больше ты никогда не увидишь незадачливого медика, несостоявшегося литератора, без вины виноватого белогвардейца – не знаю, какое еще определение из груды буржуазного дерьма можно было бы вписать в протокол, в котором будет запечатлен отчет о моей преждевременной кончине.
Не велика потеря…
Удивительно, но в те минуты меня занимал вполне идиотский
Если не повезет, намокшие ботинки удержат меня на дне, и мне откроется…
Ты сам знаешь, Иван, что открывается в таких случаях… В тот момент меня очень беспокоила непрезентабельность моего последнего наряда. Если прибавить, что перед небесным судом придется стоять на босу ногу, мне стало совсем не по себе. Сам посуди, друг мой, стыдно предстать перед небесным коллегиумом в таком рванье».
«…Он подошел неслышно, как смерть. Присел рядом. Ему было около тридцати, лицо рябое, видно, в детстве его пометила оспа.
Он, вероятно, тоже пришел окунуться.
Или помешать мне…
Не могу сказать наверняка. Я писатель мистический, однако в тот момент ничего, кроме досады, не почувствовал. Когда же он неожиданно обратился ко мне – решил искупаться, товарищ? – я почувствовал отчаяние.
От этих большевиков негде было спрятаться! Они сумели и в Батуме, на самом краю земли, настичь меня. Этот краснокавказец появился возле меня в самый захватывающий момент в моей жизни!
Что ему надо?
Для чего он здесь появился?
Неужели только ради того, чтобы составить протокол, подтверждающий, будто некто Булгаков, белый офицер и монархист, произвел на берегу предсказанное Марксом самоубийство посредством утопления себя в море, чем доказал нежизнеспособность контрреволюционных идей и крах Белого движения? Следовательно, еще одного классового врага можно списать в архив.
Дата, подпись…»
«…место здесь неудобное, – проинформировал меня сосед.
Он остановился метрах в трех. Стоя, снял вполне приличные мягкие сапоги и без раздумий принялся развязывать веревочку на кальсонах. Я еще тогда обратил внимание, что второй и третий палец на его правой ноге срослись. Мне, медику, не надо было объяснять значение этого мелкого уродства. В народе его именуют «копытом дьявола». Мне стало грустно – по иронии судьбы последним человеком на земле оказался большевик, да еще отмеченный дьявольской печатью на ноге.
Если это не мистика, что это, уважаемый Ванюша?»
«… – Вон там, – незнакомец кивком указал вправо, – и галка мелче, и берег положе.
Он дал мне совет с шибающим кавказским
Между тем «товарищ» продолжал делиться опытом.
– …всегда любил море. Даже в начале борбы. К сожалэнию, времени тогда тоже било маловато. Окунешься и снова за дэло…
– За дело мирового пролетариата? – уточнил я.
– Зачем пролетариата? За дэло всех униженных и оскорбленных.
Я не выдержал.
– И за меня тоже? Из всех униженных и оскорбленных на сегодняшний день я самый униженный и оскорбленный…
Тут до меня дошло, чью фразу употребил грузин.
Оказывается, он почитывал Достоевского?.. Выходит, не из простых, из важных.
Молод?
Это пустяки. Во Владикавказе среди важных я и не таких молокососов видал. Один Астахов чего стоит.
Рыжеватый грузин присел рядом, достал трубку, набил ее табаком и закурил.
Я крупно сглотнул.
Он протянул мне кисет и заявил.
– Бумаги нет.
– Ничего, – ответил я. – Раздобуду клочок. Помирать, так с музыкой.
Я достал из кармана обрывок местной коммунистической газеты, который носил с собой в надежде стрельнуть табачку.
Сосед затянулся.
– Из бывших? Или сознательный контрреволюционер?..
– Никакой я не контрреволюционер! Из бывших – да! Окончил медицинский факультет университета. У белых служил врачом… – я жадно затянулся. – Теперь вот прикидываю, как бы мне свалить с вашей Совдепии, иначе кокнут меня здесь. Как пить дать кокнут.
– Что, уважаемый, руки по локот в крови?
– Боже упаси! Я же сказал – врач. Перевязки делал, руки, ноги приходилось пилить, но чтобы пускать кровь, Боже упаси!..
Тут я вспомнил о полковнике Лещенко и загрустил.
– Так зачем же уезжать? – удивился сосед. – Разве тебе, уважаемый, здес работы не найдется? Руки-ноги пилит…
– Ага, найдется, – усмехнулся я. – Как бы голову не отпилили.
– Зачем голову, если не виноват. Я смотрю, больших капиталов ты не нажил – сидишь, смотришь на турецкий пароход, прикидываешь, где дэнги раздобыть. Вот меня решил ограбить. Только у меня, уважаемый, дэнег тоже нет. Ни золота, ни серебра. Так что сейчас мы с тобой истинные пролетарии, только я сознательный, а ты несознательный.
Я уже совсем было собрался попрощаться, да черт меня дернул съязвить:
– Не такой уж я несознательный. Будьте благонадежны, что повидал, сумею рассказать.
Сосед удивился:
– Как это?
– Книгу напишу, как сознательные становились несознательными и наоборот, и что из этого вышло.
– Э-э, так ты писатель, – удивился грузин. – Книг пишешь?
Я замялся.
– Хотел написать, когда сотрудничал в лито во Владикавказе. Там и пьесы мои ставили о том, как ломаются мысли, как теряешь рассудок, как ищешь ответ, зачем это все со мной?