Операция «Фарш». Подлинная шпионская история, изменившая ход Второй мировой войны

Макинтайр Бен

Далее фон Рённе пункт за пунктом изложил ложную информацию, которую подготовили Чамли и Монтегю: «Предполагается осуществить крупномасштабные десантные операции как в Западном, так и в Восточном Средиземноморье. Намечаемая операция в Восточном Средиземноморье под командованием генерала Уилсона должна быть направлена на окрестности Каламаты и на участок берега южнее мыса Араксос. Кодовое название высадки на Пелопоннесе — „Хаски“… Упомянута также операция в Западном Средиземноморье под командованием генерала Александера, но цель ее не названа». Фон Рённе, однако, обратил внимание на упоминание о сардинах. «Одно шутливое замечание в этом письме указывает на Сардинию, — пишет он. — Кодовое название этой операции — „Бримстоун“». Атака на Сардинию, предположил он, должна быть «сравнительно небольшой операцией в стиле „коммандос“», поскольку Маунтбеттен попросил вернуть майора Мартина после ее окончания. «Это замечание наводит на мысль скорее о вторжении на

остров, чем о крупной военной кампании… Это еще один довод в пользу Сардинии».

Что не менее важно, фон Рённе транслировал мысль, что Сицилия — не реальная, а отвлекающая цель союзников: «Предлагаемая операция прикрытия для „Бримстоун“ — Сицилия». Эта ложная идея будет в последующие месяцы неизменно находиться в центре немецкого стратегического мышления: атак надо ждать на востоке (в Греции) и на западе (вероятнее всего, на Сардинии); любые данные о готовящемся вторжении на Сицилию можно спокойно сбрасывать со счета как дезинформацию. Единственная неопределенность, предостерегал фон Рённе, связана с выбором момента. Если две дивизии, упомянутые в письме Ная, — 56-я пехотная, которая должна атаковать Каламату, и 5-я пехотная, нацеленная на мыс Араксос, — будут брошены в бой не в полном составе, то «операция может начаться немедленно» и десанта можно ждать в любое время. Однако две бригады 56-й дивизии, заметил фон Рённе, все еще «задействованы» под Энфидавиллем. Если же использовать в операции предполагается всю дивизию, то эти войска «должны сначала получить отдых и лишь потом быть погружены на суда. Этот вариант, который предполагает определенный временной интервал перед началом операции, является, судя по характеру писем, наиболее вероятным». Согласно тщательно обдуманной оценке фон Рённе, у Германии все еще было «как минимум две или три недели», чтобы укрепить греческое побережье перед атакой.

С другой стороны, британцам этого времени было достаточно, чтобы изменить планы, на что они вполне могли бы решиться, если бы узнали, что информация просочилась к немцам. Фон Рённе теперь обратился к этому важному вопросу. «Британскому штабу известно, что послания майору Мартину [sic], найденные у курьера, попали в испанские руки, — пишет он, — но британский Генштаб может и не знать, что мы ознакомлены с письмами, поскольку британский консул присутствовал при обследовании этих писем испанскими официальными лицами». Письма были вложены обратно в конверты и возвращены британцам, и один из старших офицеров мадридского отделения абвера лично осмотрел конверты до их передачи Алану Хиллгарту. Британцы могут что-то подозревать, но доказательств, что письма прочитаны и, тем более, что они передавались немцам и фотографировались, у них не будет. «Можно поэтому надеяться, что британский Генштаб будет продолжать подготовку намеченных операций, благодаря чему станет возможным блестящий успех абвера». Чтобы убедить британцев в сохранности их секретов, немцы, предложил фон Рённе, могли бы проводить в жизнь свой собственный дезинформационный план: не подавая виду, что опасаются одновременной атаки в Восточном и Западном Средиземноморье, «принять к исполнению план обманных действий, который введет врага в заблуждение, рисуя картину растущего беспокойства держав Оси по поводу Сицилии». То есть немцы должны делать вид, что укрепляют Сицилию, в действительности ничего подобного не предпринимая.

Фон Рённе окончил доклад предупреждением о секретности: «Сведения об этом открытии следует держать в строжайшем секрете, круг осведомленных о нем должен быть как можно более узким». Текст, написанный бароном, замечателен во многих отношениях. Фон Рённе включил в доклад все, что англичане хотели внушить немцам, и даже предложил свой собственный план дезинформации, лишь подкрепляющий британский обман. Но, возможно, самое поразительное — звучная фраза, которой он сопроводил документ: «Обстоятельства этого открытия, наряду с формой и содержанием посланий, служат абсолютно убедительным доказательством подлинности писем». Главный аналитик военной разведки с ходу решительно отверг возможность фабрикации.

Это, мягко говоря, странно. Аналитики FHW обычно не слишком доверяли не подтвержденной из других источников информации, исходившей непосредственно от абвера, поскольку знали о неэффективности и коррумпированности этой организации; к открытиям, якобы сделанным абвером, они относились скептически, «пока не получали ясного подтверждения в виде чего-то более ощутимого». Но тут природный скептицизм фон Рённе, кажется, его покинул. Об обнаружении тела он знал только то, что сообщило ему мадридское отделение абвера, то есть имел сведения лишь из вторых рук, полученные от Адольфа Клауса. Подробное сообщение о результатах второй встречи с Пардо, состоявшейся 10 мая, еще не дошло до Берлина. Дополнительных проверок не проводилось, труп не был исследован, и оригиналы документов находились в руках немцев всего один час — явно недостаточно для экспертизы. И тем не менее он назвал документы безусловно подлинными.

Дезинформация — своего рода

обольщение. В любви и на войне, во флирте и в шпионаже обман может быть успешным лишь в том случае, когда подвергающаяся ему сторона в каком-то смысле хочет быть обманутой. Любовник, которому изменяют, видит только знаки любви, отметая все свидетельства неверности, как бы они ни бросались в глаза. Эта бессознательная склонность к «принятию желаемого за действительное», отмеченная адмиралом Годфри, может иметь разные формы: Адольфу Клаусу в Уэльве хотелось поверить в подброшенную фальшивку, потому что от этого зависела его репутация; Карлу Эриху Куленталю любой разведывательный прорыв, который ему могли поставить в заслугу, пусть даже это был прорыв в область фантазий, позволял как еврею, окруженному убийцами-антисемитами, чувствовать себя в большей безопасности. А вот фон Рённе, возможно, решил поверить сфабрикованным документам по совершенно другой причине: потому что испытывал отвращение к Гитлеру, хотел подорвать нацистскую военную мощь и был готов передать Верховному командованию ложную информацию, прекрасно понимая, что она абсолютно ложна и способна причинить огромный вред.

Очень может быть, что на самом деле подполковник барон Алексис фон Рённе не поверил дезинформации ни на секунду.

18

«Начинка» переварена

На первый взгляд барон Алексис фон Рённе был образцовым нацистским офицером разведки: ветеран Первой мировой, раненый герой текущей войны, кавалер Железного креста, верный присяге солдат, самый большой любимец фюрера из разведчиков-аналитиков. «Гитлер не только безоговорочно верил в фон Рённе и его ум, но и, похоже, питал к нему личную симпатию». Аристократ, бывший банкир, он сражался в прославленном Потсдамском полку, учился в военной академии и с самого начала боевых действий показал себя настоящим военным интеллектуалом. В 1939 году ему поручили дать прогноз: придут ли Великобритания и Франция на помощь Польше, если Германия нападет на эту страну? Он направил Гитлеру специальный доклад, где предсказал, что «западные союзники будут протестовать против немецкого вторжения, но военных действий не предпримут». Оценка фон Рённе «полностью совпала с тем, что Гитлер хотел слышать»; барон вообще исключительно хорошо понимал, что хочет слышать фюрер. «Интуиция фон Рённе и точность его прогноза произвели на Гитлера огромное впечатление».

В 1940 году фон Рённе предсказал, что линию Мажино, построенную для защиты восточной границы Франции, можно будет с успехом обойти в ходе немецкого вторжения. И вновь он оказался прав. К маю 1943 года фон Рённе стал у Гитлера самым доверенным истолкователем шпионских рун. Это налагало колоссальную ответственность. «Его задачей было снабжать Верховное командование определяющими разведданными, в которых оно нуждалось… Его письменный стол был местом, где кончалась цепочка перекладывания ответственности».

Сослуживцы называли фон Рённе человеком холодным и сухим, «отчужденным интеллектуалом, с которым невозможно подружиться». Неприступность фон Рённе, может быть, объясняется тем, что у его личности была и другая сторона, противоположная аккуратному «правильному» облику фашистского функционера, сторона, о которой соратники-нацисты (и, самое важное, Гитлер) ничего не знали. Фон Рённе был тайным, но убежденным противником нацизма, жившим двойной жизнью. Он терпеть не мог Гитлера и неотесанных головорезов, которые его окружали. Он придерживался старомодного, монархического, военно-аристократического образа мыслей, был носителем феодальной традиции и полагал, что некоторые люди (как, например, он сам) «благодаря своему происхождению имеют право составлять высшее сословие общества». Его христианская совесть была возмущена ужасающим террором, который формирования СС развязали в Польше. Тихо, но с полной убежденностью он стал действовать против нацистского режима.

С 1943 года он сознательно и постоянно преувеличивал боевой состав союзных войск, завышал мощь британской и американской армий, успешно вводя в заблуждение Гитлера и его генералов. Мотивы его поведения до сих пор не вполне ясны. Возможно, фон Рённе просто компенсировал склонность своих начальников преуменьшать силу противника. Возможно, он старался произвести на командование впечатление. Он был фанатичным противником большевизма, стремившегося уничтожить сословную систему, к представителям которой он принадлежал, и не исключено, что, подобно другим немецким антикоммунистам, он рассчитывал, что, «если Германия уступит превосходящим силам на западе, то союзники помогут ей сдержать натиск Советов; завышение союзных сил было одним из средств достижения этой цели». А может быть, он, как и прочие немецкие антинацистские заговорщики, просто хотел, чтобы Германия как можно быстрее проиграла войну, чтобы прекратилось кровопролитие и чтобы Гитлер и его отвратительная клика были отстранены от власти. Чем бы фон Рённе ни руководствовался, с 1943 года он, вопреки своей репутации гуру разведки, нарочно передавал наверх заведомо ложную информацию, которая оказывалась прямо на столе у Гитлера.