Операция «Фарш». Подлинная шпионская история, изменившая ход Второй мировой войны
Шрифт:
Один за другим ключевые советники Гитлера вовлекались в сеть обмана, либо получая доступ к документам непосредственно, либо доверяя независимым «подтверждениям» данных, приходившим окольными путями: Канарис, Йодль, Кальтенбруннер, Варлимонт, фон Рённе. К 20 мая Муссолини «пришел к тому же мнению». Под влиянием убежденности Гитлера коллективная вера в то, во что хотелось поверить, похоже, целиком охватила нацистскую военную верхушку. Чтобы спорить с главой государства в таких обстоятельствах, нужна недюжинная храбрость. Люди, окружавшие Гитлера, ею не обладали.
Нацисты остро нуждались в некой уверенности: державам Оси, потерпевшим поражение в Северной Африке, увязшим в кровавом болоте на Восточном фронте, сталкивающимся с растущей силой союзников, до появления чемоданчика с письмами весь южный берег Европы казался уязвимым. Но теперь вместо того, чтобы ждать нападения союзников где угодно,
Правда, был в окружении Гитлера человек, который сохранял скептицизм. Йозеф Геббельс один из нацистской элиты допускал возможность того, что письма, столь удачно попавшие в немецкие руки в этот благоприятный момент, были всего-навсего «уловкой», изощренной попыткой англичан ввести немецкое руководство в заблуждение. Нацистский министр пропаганды лучше, чем многие, понимал, что военная реальность — субстанция зыбкая и податливая. «Истина есть то, что помогает одержать победу», — писал он. Геббельс не верил в абвер, который так расписывал свои невероятные шпионские сети, но принес так мало реальной пользы. «Несмотря на все заявления, наша политическая и военная разведка — полная дрянь», — жаловался он. Абвер, который четыре военных года только и мог, что портачить и хвастаться, теперь трубил о «блестящем» успехе — о нахождении писем, выявляющих планы союзников до последней запятой. Геббельс считал, что знает, как устроены британские мозги. Для него переводились все номера Times, и глава нацистской пропаганды высказывал недовольство газетой ровно так же, как мог бы его высказывать отставной генерал, доживающий свои дни недалеко от Лондона. «Times опять опустилась до публикации почти пробольшевистской статьи, — ворчал он. — Она воздала хвалу большевистской революции такими словами, что краснеешь за нее от стыда». Доктор Геббельс принадлежал к числу самых мерзких существ из нацистского бестиария, но в тонком нюхе на ложь ему не откажешь. Британские письма пахли подозрительно. Слишком уж все в них и вокруг них было гладко, и, пожалуй, он мог бы повторить любимое выражение адмирала Каннингема, номинального адресата одного из писем: «Ну, это для меня слишком лимузинно и мадемуазельно».
«У меня был долгий разговор с адмиралом Канарисом об имеющихся данных, которые касаются намерений англичан, — писал Геббельс в дневнике 25 мая 1943 года. — Канарис получил в свое распоряжение письмо из английского Генштаба генералу Александеру. Письмо чрезвычайно информативное и раскрывает английские планы почти полностью, вплоть до точек над i. Не знаю, является ли письмо всего лишь уловкой (Канарис энергично это отрицает), или же оно отражает подлинные факты». В отличие от большинства советников Гитлера и от самого фюрера Геббельс попытался соотнести картину реальности, представленную в письмах, с тем, что ему было известно о британском стратегическом мышлении. «Общий контур английских планов на это лето, который здесь вырисовывается, в целом правдоподобен. Согласно ему англичане и американцы планируют на ближайшие месяцы несколько фиктивных атак: одну на западе, нацеленную на Сицилию, другую — на острова Додеканес. Эти атаки должны сковать расположенные там наши войска, что позволит английским силам предпринять другие, более серьезные операции, которые затронут Сардинию и Пелопоннес. В целом эта линия рассуждений кажется верной. Следовательно, если письмо генералу Александеру настоящее, мы должны быть готовы отразить ряд атак, из которых одни будут серьезными, другие — фиктивными». Никто другой из высокопоставленных нацистов не ставил подлинность письма под вопрос. Собственно, даже и Геббельс держал свои сомнения при себе, самое большее — записывал в дневник.
Самый трудный и тонкий аспект лжи — ее поддержание. Сказать неправду легко, гораздо сложнее ее подкреплять, подпитывать. Человек по природе своей склонен на помощь первоначальной лжи посылать какую-нибудь новую. Что бы ни было ареной обмана — командный пункт, зал заседаний совета директоров или же спальня, — если он вскрывается, то обычно потому, что обманщик утрачивает бдительность и совершает какую-нибудь простую ошибку, сам сообщает или выдает истину.
Вторжение на Сицилию было намечено на 10 июля. Оставалось два месяца, в течение которых изощренную фальшивку надо было защищать,
7 июня Карл Эрих Куленталь направил своему звездному агенту Хуану Пухолю поручение: выяснить, не занимаются ли британцы, готовясь к нападению, вербовкой греческих солдат. В Шотландии уже проходила обучение, готовясь к высадке на Сицилии, 1-я канадская дивизия. Куленталь полагал, что ее отправят в Грецию. «Постарайтесь узнать, не размещены ли поблизости от 1-й канадской армии или где-либо еще на юге Англии греческие части, и если размещены, то что это за части, — писал Куленталь Пухолю. — Чрезвычайно важно выяснить характер предстоящей операции». Гарбо сообщил своему немецкому куратору, что его агент № 5, богатый студент из Венесуэлы, немедленно отправится в Шотландию «изучить вопрос о присутствии греческих войск». Никаких греческих войск, конечно, не существовало — как и агента № 5.
Немцы явно схватили наживку, но они, безусловно, были намерены смотреть в оба в поисках любых данных, подтверждающих или опровергающих то, чему они поверили. Дадли Кларк послал сообщение, где высказал мысль, что «единственная серьезная опасность» для операции «Фарш» — «легальная или нелегальная эксгумация с целью более тщательного вскрытия» тела, похороненного в Уэльве. Монтегю еще раз встретился с сент-панкрасским коронером Бентли Перчасом, и тот заверил его, что вскрытие на столь поздней стадии, по всей вероятности, не прояснит картину. «После того как он пролежал в земле даже короткое время, его внутренние органы, по словам коронера, должны были прийти в очень невразумительное состояние, а легкие, скорее всего, разжижиться», что делало еще более проблематичной проверку версии об утоплении. Монтегю написал Бевану: «Хотя никто в этом мире не может быть уверен ни в чем, опасения, что немцы могут узнать что-либо посредством эксгумации и последующего вскрытия, судя по всему, необоснованны».
Тем не менее большая мраморная плита с надписью могла уменьшить соблазн потревожить прах Уильяма Мартина и одновременно придала бы могиле достойный вид, которого он заслуживал. 21 мая Алан Хиллгарт получил из Лондона шифровку:
«Предлагаем, если это не будет выглядеть необычно, установить на могиле средней цены плиту с надписью: „Уильям Мартин, родился 29 марта 1907 г., умер 24 (повторяю, 24) апреля 1943 г. Возлюбленный сын Джона Глиндуира, повторяю, Глиндуира Мартина и покойной Антонии Мартин из Кардиффа, Уэльс. Dulce et Decorum Est Pro Patria Mori. RIP“». [12]
12
RIP — аббревиатура латинской фразы «Requiescat in расе» («Да почиет в мире»).
Монтегю, как мы видим, неверно написал имя Глиндура Мартина, и ошибка затем была перенесена на плиту. В последний момент разведчики заколебались. Не будет ли большой мраморный могильный камень выглядеть подозрительно? «В условиях ограничений на платежи из Англии в Испанию и принимая во внимание другие трудности военного времени, отцу было бы слишком трудно это сделать в нормальных обстоятельствах». Хиллгарт ответил мгновенно: «Пожалуйста, пошлите мне сообщение обычным шифром, что родственники хотят поставить камень, и попросите оказать содействие. Я тогда обменяю деньги обычным способом и немедленно приступлю к делу».
Можно было не сомневаться, что немецкие шпионы в британском посольстве перехватят послание и рутинным порядком передадут его в абвер. Дополняя декорации еще одним элементом, разработчики «Фарша» написали Хиллгарту: «Предлагаем, чтобы консул уже сейчас положил венок и карточку с надписью: „От отца и Пам“». Марио Тоскана, резчик могильных камней из Уэльвы, получил указание изготовить камень «как можно скорее». Фрэнсис Хейзелден послал на могилу венок и несколько букетов из сада Каса Колон — штаб-квартиры компании Рио-Тинто. «Целью было не только совершить то, что, вероятно, произошло бы в реальной жизни, но и сделать так, чтобы могилу достаточно часто посещали: это уменьшало возможности для тайного и незаконного извлечения трупа ради последующего вскрытия». Альберту Шатту, другу Хейзелдена, было поручено ежедневно посещать могилу — формально в качестве официального лица, отдающего дань умершему, а на самом деле чтобы проверять, не были ли сдвинуты цветы и потревожена могила.