Операция «Гадюка» (сборник)
Шрифт:
Лучше я все-таки выполню просьбу Шейна и проведу его. Без союзников как-то скучно.
Разговор в коридоре замолк — то ли Александра увела собеседника, то ли они зашли в одну из комнат.
Я приоткрыл дверь.
В коридоре пусто.
Я быстро пошел в сторону сорок шестой комнаты. Я старался не перейти на бег — спешить служащие могут, бегать им не положено.
Вот и сорок шестая комната.
Она оказалась двойной, с тамбуром. Правая дверь была заперта, левая поддалась мне.
Ручка
Внутри она была обыкновенной. Возможно, тут располагалась бухгалтерия или отдел кадров. Ведь каждый стадион — организация, которую надо кормить и содержать.
В комнате стояло два письменных стола — друг против друга. Только левый был тяжелым, из темного дерева, и на нем стоял чернильный прибор, увенчанный бронзовым медведем. На правом, ученическом, светлом, лежало толстое стекло, придавившее календарь за 1981 год и полароидную фотографию некрасивой женщины, держащей на коленях плохо различимого младенца.
Окно выходило на пустырь перед ареной, а вот где же выход во внутренний мир, я догадался не сразу. Я тупо переводил взгляд со стола на стол, оттуда на окно. А обыкновенный канцелярский шкаф избежал моего внимания. Хотя он был единственным местом, где можно было что-нибудь скрыть.
Когда же я наконец открыл дверцу, что оказалось нетрудно — она была заперта лишь на щеколду снаружи, — я сразу вспомнил, что граф мне о шкафе уже говорил.
Внутри шкафа было темно, задняя стенка была затянута занавеской до самого пола. Вернее, это была не занавеска, а большая грязная тряпка: задник из спектакля «Собор Парижской Богоматери». Сцена первая — квартал нищих.
Я отодвинул занавес, и сразу стало светлее, потому что там была матовая дверь в мир войны.
Граф не сказал мне, как ее открыть, но, ощупав ее, я догадался, что никаких приспособлений не требуется — надо лишь сильно надавить в центре, и дверь со щелканьем, какое издает, лопаясь, очень большой мыльный пузырь, перестала существовать — пленки больше не было. Только внутренний мир.
Он отличался запахом — вернее, смесью запахов жизни и смерти.
Здесь же, на стадионе, запахов не существовало. Я не решился заходить за дверь — только осматривался. Граф Шейн, который таился за грудой камней, поднялся, увидев меня.
Он глупо улыбался, как человек, спасенный царским декретом от казни в тот момент, когда ему уже накинули петлю на шею.
Но полковник был не один.
Рядом с ним лежал, неудобно и коряво, как лежат люди, которым больно, человек, почти обнаженный, кое-как замотанный бинтами, промокшими от крови. Он показался мне знакомым, но уверенности в том не было — на раненом была посеребренная маска.
— Тебя только за смертью посылать, — проворчал Шейн. Его белое лицо, оттененное короткими темными волосами,
— Я здесь в первый раз, — сказал я. — Задержался, простите.
— Помоги затащить тело, — сказал Шейн.
— Кто это?
— Да помоги ты! Неужели не понимаешь, что в любой момент нас могут засечь? Если уже не засекли. Они же всегда наблюдают за дверью.
Я подхватил раненого под мышки, разведчик — за ноги. Он застонал. Мы проволокли его сквозь шкаф в комнату. Шейн сам проверил, что пленка снова затянула дверь, — из зоны боев никто больше сюда не проберется.
Шейн снял с раненого маску. Это был Коршун.
— Почему вы его притащили сюда? — спросил я.
— Считай, что мне не хотелось, чтобы последний ветеран погиб там бесславно.
Полковник говорил неправду. Раньше я не замечал в нем склонности к филантропии.
Он устал и уселся на пол возле Коршуна, который был без сознания.
— Садитесь на стул, — сказал я.
— Отвык. Мне так хорошо. Сейчас отдышусь… А знаешь, я уже решил, что ты заблудился или тебя поймали. Тогда ты расскажешь, кто твои сообщники.
— У меня нет сообщников.
— Это хорошо рассказывать здесь, в веселой компании. А там мы умеем выжимать показания.
— У вас здесь есть друзья? — спросил я.
Он не ответил, а сам спросил:
— Ты кого-нибудь встретил?
Видно, он почувствовал мои колебания.
— Меня бояться не следует, — сказал он. — Я доказал, что не предам.
— Может, у вас не было еще возможности?
— Возможность предать всегда найдется. — Он улыбнулся.
— Коршуну нужна настоящая медицинская помощь, — сказал я.
— Наверное. Но не бойся, он живучий. Мы все, ветераны, живучие. Мы вырабатывали эту живучесть месяцами боев. В основном погибают новички. А если ты пробыл на фронте два-три месяца, у тебя увеличиваются шансы прожить долго. До целенаправленной пули. Так кого ты здесь видел?
— Я разговаривал с Александрой, — сказал я. — И она, насколько понимаю, не стала доносить на меня.
Шейн не удивился имени. Оно было ему знакомо.
— А зачем ей тебя предавать? И кому?
— А с кем она здесь?
— С вождями ветеранского движения, — почти серьезно сказал разведчик. — Они сюда прибыли, чтобы присутствовать при войне. И нажиться на ней.
— Но Александра? Из-за Порейки?
— Считай, что так, — сказал полковник. Он лгал. Второй раз.
— А что делать дальше?
— Дальше я бы попросил тебя… — Он тяжело поднялся, держась рукой за стену. — Здесь воздух плохой, — пояснил он. — Изгоняет из тебя жизнь за полгода… О чем я? Да, я хотел бы попросить тебя побыть немного с Коршуном. Ему может стать хуже… Мало ли что? Мне не хочется, чтобы Коршун погиб здесь.