Операция «Гадюка» (сборник)

Булычев Кир

— Моя, Николай Николаевич, моя! Я его отыскал в подвале, в тюрьме. И не зря отыскал. Великий мерзавец.

— Почему же вы так решили?

— Я куда моложе вас, великий князь. И прибыл сюда только в прошлом году. А раз так, то как бы застал его там. В тюрьме узнал о его печальном конце — у нас многие говорили. А потом кинули к нам в камеру одного капитана — бывшего капитана, не эмвэдэшного, а армейского, и тот сказал, что был в охране Берии, которого вроде бы не расстреляли, а приберегли для следующего случая. А он потом исчез. Вот вдруг подумал, а не наш ли это случай?

— Вы

мне надоели, Бетховен, — сказал Николай Николаевич. — Я даже подозреваю, что вы вовсе не Бетховен. У него была совершенно другая прическа.

— Так вы думаете охотиться на этого вот, Берию?

— Я должен сейчас охотиться?

— Ну сколько вам нужно говорить! Я для вас выманил этого мерзавца.

Николай Николаевич глядел на Берию, и во взоре его не было никакой решимости.

— А я хотел еще слона поискать, — сказал он наконец.

— По-моему, вы здесь посходили с ума, — сказал Бетховен. — Я даю вам уникальную возможность избавить наш свет от убийцы и злодея, а вы предпочитаете слона.

— Погодите, погодите, — решил воспользоваться заминкой Лаврентий Павлович. — Почему никто не хочет выслушать моего мнения?

— Помолчи, я таких, как ты, уже выманил с полдюжины. И буду ловить!

— Бетховен прав, — сказал Николай Николаевич.

— Я требую открытого суда! Вы докажите, что я виноват! — Берия смотрел на князя.

— А он дело говорит! — сказал великий князь. — Займитесь, коллега, составом суда, подбором присяжных, и чтобы все как положено.

Великий князь пошел дальше по берегу речки, высоко поднимая ноги. Его сапоги блестели, несмотря на грязь.

— Ну что, выкусил? — спросил Лаврентий Павлович. — Никакой ты не Бетховен, и мы еще выясним, кто ты такой.

— Здесь каждый выбирает имя, которое ему больше всего подходит. Должна же где-то быть свобода!

Они стояли по щиколотку в грязи, и понятно было, что никакого вреда друг другу они причинить не могут. Лаврентий Павлович, хоть и исхудал во время заключения и суда, сил не прибавил — он и выглядел бывшим толстяком. Пожилым, скорее немощным, даже если в молодости и отличался силой. Впрочем, никогда Лаврентий Павлович не отличался ни силой, ни ростом, ни красотой — все вместе это вело к желанию повелевать. И он присоединился к неистребимой армии претендентов на мировое господство, которые провели лучшие годы, набираясь сил. Присоединился — чтобы отомстить девочке Наде Иоселиани, презревшей его в шестом классе. А когда он достигнет таких высот, что может сказать: «Теперь ты будешь у меня в ногах ползать, умолять, чтобы я тебя в койку на ночь взял, иначе я весь твой род в порошок сотру», оказывается, что Надя не представляет уже интереса — пускай остается на своей коммунальной кухне со своими тремя шелудивыми ублюдками и алкоголиком-мужем!

Его противник был повыше ростом, зато худ и сутул. У него были печальные шоколадные глаза на очень белом лице, удрученном корявым носом.

И тут Лаврентий почуял, что враг не уверен в себе.

Нет, музыкант по кличке Бетховен не чета министру Госбезопасности!

— Что же еще тебе капитан наплел? — спросил Берия.

— Он

рассказал, где вас содержат. Он сказал, что вам лично товарищ Хрущев велел писать воспоминания, то есть доносы. А потом вас все равно расстреляют, потому что для всех вы уже расстрелянный.

— А какой твой интерес?

— Я подумал: такая сволочь, как вы, если дотянет до Нового года, наверняка попытается к нам прорваться. Надо было сегодня проверить.

— Почему сегодня?

— Потому что сегодня первое января. С Новым годом, товарищ Лаврентий Павлович Берия!

— С каким еще годом?

— С наступившим. Вот я и пошел проверить. И решил, что если я, к сожалению, угадал, то обязательно вас уничтожу. Хватит у нас здесь своей нечисти.

— А чего же не уничтожил?

С каждым словом Берия как бы наливался силой, словно русский богатырь, прижавшийся к земле.

— Вы же понимаете… я не умею убивать. Я надеялся на великого князя. Если я вас выманю, он обещал вас подстрелить. Но промахнулся.

— И что же будем делать? — спросил Лаврентий Павлович.

— Не знаю, — признался музыкант.

— А на самом деле как тебя зовут?

— Семен Матвеевич, Гуревич Семен Матвеевич.

— А кличку себе придумал — Бетховен. Чтобы я не догадался о национальности? Ну и порода, ну и нация!

— Вы не думайте, что легко отделались, — сказал Гуревич. — Потому что я до вас доберусь. Или другие доберутся. Здесь таких немало.

— У государственного деятеля всегда много врагов, — признался Берия. — Это неизбежно.

Лаврентий Павлович размышлял: то ли перевести разговор в товарищеское русло и выпытать у этого музыканта подробности ситуации — он быстро расколется. Или принять другой, более суровый тон? Последнее победило, потому что уж слишком противно было стоять в этой грязи.

— А ну хватит! — крикнул он, набычиваясь. — Поговорили и хватит. Разувайся.

— Как так разувайся?

— Снимай ботинки.

— Но они же мне нужны.

— Мне нужнее. — Собеседник пасовал, отступал, и вдруг Лаврентий Павлович ощутил почти потерянное, забытое чувство силы — он так любил прежде заставлять людей делать по его воле, желанию, капризу, и делать то, что совершенно противно их природе. Когда-то Хозяина спросили, какое чувство ему всего ближе, и он ответил — месть. Лаврентий Павлович ответил бы — чувство власти. Месть мельче, о мести можно забыть… он был крупнее Хозяина!

Теперь Лаврентий Павлович уже полностью овладел положением. Он не спеша оглянулся, зная, что этот Бетховен всецело в его власти. Охотник попался в лапы дичи. Смешно.

Оглянувшись, Лаврентий Павлович увидел совсем рядом обвалившийся забор. Он резко рванул планку, вытащил ее — теперь он был вооружен. Хорошая плоская палка больше метра длиной. Ею можно еще как огреть по спине!

— Осторожнее, — предупредил Гуревич, — там гвозди.

— Ах гвозди! Ну тем лучше.

— Ну чего вы от меня хотите! — взвыл этот самый Бетховен. — Вы же сколько угодно ботинок найдете. — Он показал рукой куда-то наверх. — Зайдите в универмаг, там они стоят рядами, выберите себе что нужно.