Операция «Гадюка» (сборник)
Шрифт:
Меня удивил Цыган. Он вдруг спросил:
— А когда ночь будет?
— Ночь? — Ответ на этот вопрос оказался для Коршуна затруднительным. — Ну, когда будем спать, тогда и ночь будет.
— Здесь какая широта? — спросил я. Я уже понял, что наша война будет идти за Полярным кругом и это — полярное лето. А может быть, я старался убедить себя, чтобы не пугаться. Лучше выяснить, чем растеряться.
— Широта нормальная, — ответил Коршун, и я понял, что он так же, как и мы, запрограммирован.
— Значит, здесь война идет по расписанию? —
— Иначе нельзя, — ответил Коршун. — Иначе не положено.
— Почему? — спросил Ким.
— Потому что людям надо отдыхать, мыться, есть, бриться — жить надо.
— Так на войне не бывает, — сказал Ким.
— А ты откуда такой ученый? — Командир роты был недоволен. Глаза сузились, губы поджаты.
— Потому что я уже воевал, — сказал Ким. — И потому что, как я понимаю, наша цель — выгнать этих ублюдков и отстоять город. Так или не так?
— Так-то так, да с командиром иначе разговаривают, — сказал Коршун. — Я на тебя стучать в штаб не буду, но если ты будешь и дальше всякие штучки вытворять, то верну тебя в учебку. Ясно?
— Ты меня не учи, — сказал Ким, — я тоже ученый. Я сюда воевать приехал, а не расписание изучать. Не бывает на фронте боевых периодов, или как ты их там называешь.
— Боевое время, — сказал Коршун.
— Значит, надо воспользоваться, — сказал Ким.
— Как воспользоваться?
— Они там, ваши ублюдки, тоже соблюдают боевое время? — спросил Ким.
— Разумеется.
— Так вот, пока они сидят и кушают свои котлеты, надо по ним ударить.
— Нельзя, — сказал Коршун. — Когда нет боевого времени, бить нельзя.
— Тогда вы никогда не победите. Так и город свой отдадите.
— Не валяй дурака, комвзвода, — сказал Коршун. — Ты думаешь, если тебя назначили младшим командиром, значит, ты уже революцию здесь можешь совершить? Здесь особые условия, в таких тебе еще не приходилось сражаться, к тому же ты отравленный газами и многое не помнишь. Но рассуди спокойно — если мы не будем соблюдать боевое время, они тоже не будут его признавать, тогда в боевое время не останется сил, чтобы воевать. Какая же это, к черту, война?
— Война — это когда убивают, — сказал Ким, — а не когда играют в игру по правилам. Это в футболе свисток засвистел — и пятнадцать минут перерыва. Чтобы зрители смогли мороженого поесть.
— Не сравнивай. Мы погибаем. Но война имеет свои законы. Сам поймешь.
Я внимательно прислушивался к их спору, остальные новенькие смотрели вокруг, им было не по себе на таком открытом месте. И, я полагаю, они предпочли бы, чтобы прав оказался Коршун, командир роты.
— Если вы посмотрите вперед, подальше вперед, — продолжал между тем Коршун, — то вы увидите справа, вон там, как раз за линией фронта, низину, большую низину.
— Это где столбы стоят? — спросил комсомолец Ваня.
— И колоды. И… присмотрись внимательно — видишь ямы? Там лежат трупы.
— Что это? — спросил
— Нет, еще недавно эта низина была у нас в тылу. Это место называется Долина справедливости. Только никто ее так не называет. Ее мы называли долиной казней или низиной смерти. Здесь казнили дезертиров и других преступников. Даже моего бывшего комроты Шундарая… казнили. Так что вы не думайте, что мы здесь играем в футбол с перерывами. Если вы совершите преступление, то кончите жизнь в долине казней. И казни бывают плохими. Здесь и четвертуют, и вешают, и расстреливают. И от этого зависит, кем ты родишься завтра.
— Я уже родился, — сказал Цыган, вовсе не испуганный и не подавленный видом этой низины.
— Я имею в виду перерождение, — сказал Коршун. — Вам еще не объясняли?
Я отрицательно покачал головой.
— В штабе они все с ума посходили. Они думают, наверное, что если вас из газа вытащили, то вы помните о перерождении. Ну ничего, сегодня будет патер-лама, он придет, чтобы освятить новые окопы.
Это сообщение никого не удивило.
— А дальше что? — спросил Ким. — Вон там, справа от низины казней?
— Там был наш лазарет, полковой лазарет.
— И что?
— Когда ублюдки наступали, они перебили раненых и докторов, а санитарок увели.
— Зачем? — спросил Цыган.
— Зачем наших женщин уводят? Чтобы измываться. Вот зачем.
— А почему вы отдали лазарет? — спросил Ким. — Почему вы не вывели их в безопасное место?
— В тот момент я был далеко. Если бы знал… но я же не могу все знать!
Коршун почти прокричал последние слова. И я понял, что гибель лазарета связана у него с личной бедой. Может быть, там добили его друга, может быть, среди санитарок у него была девушка… я это узнаю, время будет.
— Мы отступили, — сказал Коршун. — Людей мало. И воздушных шаров нет, чтобы на разведку полететь. Они прорвали наш фронт. Но теперь мы накопим сил и отберем эти позиции.
— Тех, кто погиб, не вернешь, — сказал я.
— Все бывает, — сказал Коршун.
— А новый лазарет будет? — спросил я.
— Его в безопасном месте устраивают, — сказал Коршун. — Впрочем, нам некуда дальше отступать.
Коршун обернулся.
Я обратил внимание, какой изысканной работы рукоять его меча, а металлические ножны украшены чеканкой, чуть напоминающей скифский звериный стиль.
— Я точно не знаю, где будет лазарет. Но, наверное, вон там, за грядой. Иначе бы мы увидели.
— А можно туда будет сходить? — спросил я.
— Это зависит от того, сколько времени осталось до боя, — сказал Коршун. — Черт их знает. Обычно промежутки стандартные — но бывает, несколько дней проводим без боя, а порой два боя в день. Разве угадаешь?
— И никакой системы?
— Есть система, мы с Шундараем обсуждали… Но она нарушается. Может, нарочно.
— А кто решает?
— Черт его знает! Штаб фронта! Или Господь Бог!