Операция «Гадюка» (сборник)
Шрифт:
Коршун не стал продолжать эту тему, он рассматривал тылы. Отсюда, сверху, я смог рассмотреть скопление сараев и пакгаузов, в которых была наша учебка, и даже переплетение рельсов, схожих издали с рассыпанной по земле связкой прутьев. Мне было ясно, что этими рельсами давно не пользовались, и на путях было пусто, — впрочем, вдали я разглядел несколько платформ, но не был в том уверен, потому что по земле полз бесконечный, светлый, но не белый, мышиный туман, и даль скрывалась в его пелене. Когда Коршун сказал нам, что там, за туманом, за станционными путями, и лежит столица,
— С нами была девушка, — сказал я. — По приезде ее от нас отделили — как вы думаете, куда она могла попасть?
— Я думаю, что они срочно новый лазарет делают, — сказал Коршун. — Ведь начнется боевое время, а мы вообще без лазарета, так у нас даже легкораненые помрут от заражения.
— А где этот лазарет будет?
— Где-то поблизости, — ответил Коршун.
— Но можно будет узнать?
— Все можно будет узнать. Потом мы к Дыбе завалимся, посидим, надо же как-то познакомиться, поговорить. Дыба может знать.
— Это командир батальона? — спросил Ваня.
— Вот именно.
Я еще раз посмотрел назад, где в тумане скрывались рельсы, где был лазарет, Маргарита и сам город, куда мне хочешь не хочешь надо пробираться.
Можно считать, что мне повезло — я получил офицерский чин, возможно, это даст мне чуть большую свободу. Главное — пока, первое время, быть послушным и вне подозрений. Опасным для меня был не Коршун, а Шейн и майор-идеолог.
Но оказалось, что опасность разоблачения исходила от патер-ламы.
Когда мы спустились в широкую траншею, которая, видно, служила уже не первому поколению солдат, я утвердился в мысли, что мы попали в некое подобие Вердена — того поля сражения Первой мировой войны, которое множество раз переходило из рук в руки и где не осталось ни одного живого дерева, ни клочка земли, который не был бы перекопан воронками от снарядов и лопатками саперов.
Сколько же лет идет эта война?
Какой-то давно читанный фантастический роман о бесконечной третьей мировой войне возник в памяти, но я никак не мог вспомнить деталей. Только помнил я, что сначала они сражались, используя танки и самолеты, потом кончилось топливо, кончились патроны, были уничтожены все заводы, да и знающих людей не осталось. В конце книги враги уже дерутся дубинками, душат друг друга голыми руками… но война никак не может закончиться.
Ясно, что образ, придуманный писателем, гиперболизирован. Но ведь в принципе это же происходит и здесь.
И две последние платформы на пустых проржавевших путях, пакгаузы и станционные здания без крыш — разве это не вещественное выражение той страшной сказки?
Я должен попасть в самое сердце этого мира, понять, что же происходит, и главное — разыскать и освободить Маргариту, которая потеряла из-за меня своего любимого мужчину.
— Пошли дальше, — сказал Коршун. — Я покажу вам расположение взводов. Пора приживаться!
Оказывается, у меня был свой блиндаж — квадратная яма глубиной два метра,
У длинной траншеи, в которой можно было проходить не сгибаясь, нас встретил здоровый мужик на деревянной ноге — ну точно как стивенсоновский пират, только без попугая на плече.
Его звали Мордвином. Он и провел меня в мой взвод, а Коршун занялся Кимом.
Мой штаб, или, вернее, моя нора, был подметен, у стены стояла лежанка, покрытая одеялом. У другой стены находилась еще одна лежанка, но уже без одеяла, на которой должен был спать Мордвин.
В моей яме еще стоял колченогий стол, под ножки которого не было смысла что-либо подкладывать — они просто были заглублены на разную глубину в твердый земляной пол блиндажа. Простите, но офицерам унизительно таиться в яме, так что я назвал свою яму блиндажом. Наконец, рядом с лежанкой стоял старый сундучок.
Затем Мордвин загнал ко мне в яму весь мой взвод. Четыре человека, усталых и грязных до умопомрачения, зато вооруженных до зубов, были остатками взвода, уцелевшими после последнего боевого времени.
Еще шесть человек я получил из меховского пополнения, но об этом я никому не смел сказать, так как мои подчиненные были убеждены, что их родина лежит в тылу. А я знал, что там Меховска нет.
Солдаты расселись на полу, я сел на лежанку, и тут пришел сам господин патер-лама. Он действовал в области идеологии, но на более абстрактном уровне, чем майор-идеолог.
Патер-лама оказался мелким старикашкой с бородкой, как у Хо Ши Мина, и лысеньким до стеклянного блеска. Лысину он скрывал под оранжевым колпаком, правда, она была такой скользкой, что колпак постоянно съезжал с нее, и тогда в глаза бил лучик от невероятно отполированной поверхности.
Наверное, он был лысеньким с детства или с юности, у него никогда ничего не получалось с женщинами, они начинали сразу смеяться и не разрешали себя трогать руками.
Я не имел ничего против встречи с представителем местной религии. Даже полезно. Правда, остальные ребята стали кривиться, а некоторые улыбались, и, конечно же, патер-лама накалялся как чайник, ноздри раздувались, а короткие тонкие конусы пальчиков нервно бегали по застежкам красного, до полу халата — форменной одежды.
Патер-лама отодвинулся от нас на солидное расстояние и сердито и быстро, словно проговаривал постылый урок, начал:
— Вы все позабыли. Из-за этого мне пришлось оторваться от моих ценных занятий и прервать медитацию. Думаю, что с вашей стороны это неблагородно. Именно так.
Он посадил на место съехавший колпак и неожиданно спросил:
— Кто из вас помнит, что такое медитация?
Никто из нас об этом не помнил. Я читал, но не стал в этом признаваться.
— Если не притворяетесь… если не притворяетесь… — Повторяя эту фразу, он бегал вокруг нас, заглядывая в глаза, и, надо сказать, я встревожился. Этот патер-лама обладал острым и злобным взглядом. — Все, что вы сделали! — закричал он. — Все, что вы смогли совершить хорошего или плохого, все это суммируется!