Операция «Гадюка»
Шрифт:
Дядя Миша пошел к леску, я догнал его. Уходил он, как статуя командора, совершившая свое дело. Упрашивать о снисхождении было бессмысленно.
Сзади слышались переговоры, они велись с помощью густого мата.
Когда я догнал дядю Мишу, взревел мотор «уазика» – он помчался за лампочками.
– А я думаю, – сказал дядя Миша, поднимая нависающие ветки и держа их, пока я не пройду, – что эти лампы, вернее всего, исчезли сегодня ночью.
– Они не хотят нас пускать?
– Точно не хотят. И это меня радует. Значит, мы не зря сюда приехали.
–
– Может быть. Но мне куда лучше покончить с этим сумасшедшим домом сегодня, чем существовать и дальше в нерешительности, в неуверенности. Наверное, это и есть шизофрения.
– Что вы имеете в виду?
– Когда у шизофреника бывает просветление, он останавливается и спрашивает себя: а чего же я вчера так боялся? Что за идиотские видения меня посещали? Никогда больше в них не поверю... А на самом деле он боится, что видения вернутся, и даже знает, что они вернутся. Мне лучше бы, чтобы не было этого Нижнего мира, этих озверевших от вечности консулов... мне надоело жить на пороховой бочке! А если, я думаю, они доберутся до забытой атомной бомбы и рванут ее? Потом я думаю – нет никакой забытой атомной бомбы, не теряй времени, Михаил. А если я поверю в то, что ее нет, а она рванет?
– Это не шизофрения, – сказал я. – Я там был. А я не шизофреник.
– Ты вообще урод с Марса, – буркнул дядя Миша. Он не хотел меня обидеть. Я в самом деле урод с Марса.
– Если бы с Марса, – вздохнул я.
Дядя Миша не улыбнулся.
– Послушай, Гарик, – сказал он, – я же тебя не зря с собой взял. Ты мне должен заменить десяток моих сотрудников. Мне не нравится, как себя ведет Шауро и этот... второй.
– Хромой.
– И «Мерседес» не нравится. И этот завтрак, и лампочки. Ты мысли не умеешь читать?
– Вы же знаете, что не умею, и вряд ли кто-нибудь умеет.
– Все равно читай мысли, – приказал генерал.
– Слушаюсь.
– И не смейся, мне не до смеха.
– И мне они тоже не нравятся, – сказал я.
– Смотри, чтобы на тебя в темноте что-нибудь не упало. А то окажется, приехали дураки из Москвы, полезли, куда не просили, а на них крыша упала.
– Не настолько они напуганы, – сказал я. – Если бы была такая ненависть и такой страх, я бы почуял.
– Дай-то бог. Ты не голоден?
– Нет, завтракать с ними не собираюсь. А вы Овсепяна хорошо знаете?
– Я думаю, что он здесь чужой. Значит, могу доверять. Мне он нужен, потому что знает расположение всех объектов.
– И вы допускаете, что здесь могли забыть бомбу?
– Это была ракетная база. Здесь не могли забыть бомбу. Но, что маловероятно, здесь могла очутиться ядерная боеголовка. Некогда, в древности, года три назад, они еще стояли на боевом дежурстве. Разумеется, я в это не верю.
– Где мы находимся? – спросил я.
– Если даже я тебе координаты укажу, ты все равно не поймешь.
– Как знаете.
Он мне не доверял. Я для него все равно чужой. Если для пользы дела меня придется ликвидировать, он сделает это без особых терзаний.
Мы
Вскоре вышли снова на прогалину. Там был только Овсепян, он сидел на валуне и курил, любуясь колечками дыма.
«Валун, – отметил я, – значит, мы где-то к северу от Москвы, в зоне ледника».
«Мерседес» стоял у ворот, через ветровое стекло мне было видно, как шофер и охранник о чем-то мирно беседуют.
Ну скоро они эти чертовы лампочки привезут? И надо было им обоим ехать!
И тут же, откликаясь на мои возмущенные мысли, вдали зарычал форсированный движок – возвращался «уазик».
Через три минуты он проскочил ворота, оттуда выбежал полковник, изображавший желание услужить и отделаться от гостей, за ним, переваливаясь на ходу, – майор Хромой, который нес мешок.
– Да будет свет! – сказал Овсепян с жестким кавказским акцентом. А я думал, что он – московский армянин. Это грузины всегда говорят с легким хотя бы акцентом, даже если всю жизнь провели в Москве, грузины и англичане. А армяне, как народ диаспорный, говорят чисто, как буряты.
Мы снова спустились вниз. Шесть человек. Трое нас и они с автоматчиком.
– Давай, Сашок! – приказал полковник автоматчику. Видно, не хотел терять своего командирского достоинства.
Автоматчик встал на цыпочки, ввинтил лампочку. Лампочка не загорелась.
– Рубильник, – сказал дядя Миша. – У вас рубильник вырублен.
– Сашок, – приказал полковник.
Автоматчик прошел в темноту, исчез в ней. Лампочка загорелась.
– А вы говорили, – укоризненно заметил полковник Шауро.
– Я не говорил, – произнес дядя Миша, – я спрашивал, задавал вопросы. Лифт работает?
– А как же! – сказал полковник. – Все в полном порядке, мы расконсервировали... А про лампочки, извините, забыли.
Мне было понятно, что лампочки были вывинчены только потому, что в сердце полковника жила наивная надежда: увидит приезжий чин перегоревшую лампочку, выругается и пойдет завтракать – на чем инспекция завершится, как завершались подобные инспекции раньше.
В лифте мы спустились в два приема – шесть человек там не поместились. Еще одну лампочку пришлось ввинтить на нижней площадке. Но дальше, как ни удивительно, все лампочки оказались в патронах, значит, бандиты и воры сюда не добрались. Ленивые у вас воры, товарищи!
Всюду царила пыльная, паутинная, заброшенная пустота. И в служебных комнатах, где сохранились предметы мебели и старые компьютеры.
Полковник стал говорить, что надо бы вывезти, но нет средств на окончание демонтажа. Дядя Миша и Овсепян знали, куда идти, где смотреть. Оказалось, что подземное хозяйство не ограничивается шахтами, из которых должны хищно выползать осиные жала стратегических ракет. Немалые народные деньги сгинули при создании подземного городка.
Овсепян активнее всех совал нос по разным углам и задавал вопросы: где то? где это? Дядя Миша вслушивался в ответы, и я тоже вслушивался в ответы, стараясь угадать – нет ли внутренней дрожи в голосе. Врут или нет?