Операция «Канкан»

Арест Мюллера произведен по материалам группы СГОН. Считаю целесообразным перевести его в изолятор «Лефортово» и поручить разработку ИНО ГУГБ.

…Новичка в тюрьме заметно с порога. Он только что миновал первый круг ада, изведал грубость при задержании, тяжесть обвинения, крушение тусклой надежды «разберутся же. Он растерян, надломан. И еще не видел беспредела.

В переполненной транзитной камере с этим быстро. Долой полетели запреты содержать раздельно судимых и несудимых, ждущих суда или уже этапа в лагерь. Когда на одну койку, шконку по-тюремному, приходится более двух арестантов, свободных мест не найти и под нарами, все сидят вперемешку. Блатные верховодят, сплоченные, как стая хищников.

Новенький переминается в однобортном костюмчике, некогда пристойном, сейчас жеваном и с мазком крови на лацкане. Брезгует к чему-либо прикоснуться, и я его понимаю, сам был потрясен неделю назад. Жалкие потуги в области гигиены здесь не слишком заметны. Осклизлая пленка на полу, смрад немытых тел и кислых объедков и прочие впечатления набрасываются на человека, шокируют глубже, чем наглость конвойных. Потом привыкаешь.

Ноги новоприбывшего украшают сандалики, уместные летом в Поволжье. Но в лагере… Я шевелю пальцами в сапогах. На зоне они представляют такую ценность, что сплю не разуваясь. Все разговоры, что у своих красть – великий грех, то бишь западло, в транзитной камере не стоят ни гроша. Здесь нет своих, нет долгих союзов, с кем бы ни скорешился – друга скоро увезет этап. Но и тут приходится держаться земляков либо какой-то иной стаи, одиночку загрызут.

– З-здравствуйте!

Его тоскливый взгляд скользит по равнодушным физиономиям сидельцев, плотно занятым нарам, на миг втыкается в крохотное оконце, забранное прутьями.

А, вот и комитет по встрече. В тюрьме очень мало развлечений, появление неопытного новенького вносит разнообразие.

Карманник из Ворошиловска по кличке Тунгус неторопливо плывет по проходу в сопровождении фармазонщика Зямы, залетного одесского жулика. Я ненароком трогаю Василия. Его очередь спать, но концерт пропускать жалко. Вася присаживается и трет глаза пудовым кулаком.

– Какие люди! – расцветает Тунгус. На побитой оспой роже щипача расплывается обманчиво-широкая улыбка с украшением в виде порванной губы. – Что

Все достояние первохода одето на нем. В руках, нервно теребящих край пиджака, не видно узелка с едой, последнего гостинца с воли. Нечего отобрать, что можно было бы кинуть в общак и поделить меж семьями. Тунгус злится, оттого скалится в неискреннем дружелюбии.

– Не подскажете, уважаемый, где бы мне… – покупается на улыбку новенький.

– Кости кинуть? Найдем. По месту прописки.

Народ оживляется. Обычно прописка выливается в целый ритуал. Но в КПЗ, транзитках да в пересылках его не делают. Зачем, если эта камера не станет домом на многие месяцы и годы? Значит, Тунгус готовит веселье.

Ничуть не бывало. Он бесхитростно ставит банку кулаком в живот. Человек сгибается от боли, прикрывается руками. В общем, правильно себя держит – не лезет на рожон, не пытается драться с незнакомым блатным. Но и не прогнулся, не начал лебезить.

– Сымай клифт, пока юшкой вконец не изгадил.

Уголовник дергает новенького за пиджак с кровавым пятном. Одежонка с узких плеч явно не по размеру квадратному Тунгусу, но сойдет как ставка в очко.

Я толкаю Васю. Наш выход. Он прикрывает спину, массивный, словно шкаф. Боюсь, толку от него мало в проходах меж шконками. Силен, но неловок. Зато создает антураж. Вроде как последний довод – если меня завалят, встрянет Вася-Трактор, мало не покажется.

– Беспредельничаешь, Тунгус?

Уголовник резко разворачивается. В узких от природы глазенках блестит злость. Его голос звенит фальцетом. Это он зря. Авторитетные воры говорят тихо и веско.

Тунгус верещит:

– С каких пор мужики лезут в дела черной масти?

В базаре главное – идеологическая основа, это я еще в школе усвоил, когда заучивали цитаты из товарища Сталина. Спорить с уголовниками надо правильным языком, «ботая по фене». Мне, почти интеллигентному, воровское арго дается тяжко. Каждую фразу проговариваю внутри себя, чтоб выдать без запинки и с подобающим выражением.

– Мужикам тоже по понятиям охота жить, – начинаю я и моментально получаю поддержку сокамерников. Большинство из них – мужики, к воровской масти не принадлежащие, сидят за бытовуху, алименты и прочие непочетные дела. Апелляция к тюремному закону делает меня правдолюбцем, а Тунгуса опускает до еретиков. – Чморишь первохода, банку выписал, прикид берешь на гоп-стоп. Не, это не по понятиям.

Карманник загнан в угол. Если спасует, уронит себя в глазах черной воровской масти, на всю оставшуюся отсидку его репутация будет подмочена.

– Борзеешь, Волга? Забыл, что до смертинки три пердинки?

Одессит Зяма заходит слева, насколько позволяет камерная теснота. Его должен отсечь Вася. Если не проспит.

– На понт берешь, Тунгус?

Это уже прямой вызов. Я не оставил вору шансов выкрутиться без драки. Он миролюбиво машет рукой, типа «ну ты че», а вторая рука нащупывает алюминиевую кружку. Нормальный прием – отвлечь внимание, потом швырнуть мне в лицо какую-то мелочь. На полсекунды я впаду в замешательство и, если Тунгус не оплошает, очнусь на полу не раньше чем через полчаса, основательно битый.