Операция «Молодожёны»

Кривчикова Татьяна

– Есть еще лагеря без права переписки… – вполголоса сказал Ромашов.

– Вы соображаете, что это будет записано в протокол?

– Какая разница, если все равно – расстрел?

– Действительно.

На смешливый тон полковника Ромашов не отреагировал, только часто заморгал и по-детски потер кулаками набрякшие от бессонницы веки. Со стороны казалось, что он вот-вот заплачет. Летунов вынул из кармана папиросы и предложил:

– Курите.

Ромашов отнял руки от лица и часто заморгал, будто боролся со

слезами. Но слез не было. Только белки глаз краснели лопнувшими сосудами.

– Спасибо, я не курю.

Полковник сложил пальцы домиком и потерся о них подбородком.

– Похвально. Курение вредит здоровью. Впрочем, вашему здоровью уже как не вреди – все один исход.

– Но почему – расстрел? – Ромашов опустил голову, пальцы его рук сцепились в замок и до ощутимого хруста выворачивали суставы. – Мы ведь ничего плохого не сделали… Мы сдались. Добровольно!

– Вы предатель, Ромашов. Вы перешли на сторону врага. По-вашему, этого недостаточно, чтобы поставить вас к стенке?

– Я сделал это временно… Спасая жизнь.

– Временно… Нет ничего более постоянного, чем временное. Знаете, как называется это ваше временное? Это коллаборационизм. Вам знакомо это слово? Ну конечно знакомо, вы же учитель, образованный человек.

Ромашов резко поднял голову, уставился на полковника прямым и простым как железный прут взглядом. Виноватым он себя явно не считал, но спорить не посмел. Или не счел нужным. На лице его было написано несогласие сказанному, упрямый глухой протест и в тоже время… какая-то душевная покорность происходящему. Летунов никак не мог взять в толк что он пытается сыграть.

– Откуда вы знаете немецкий язык?

– Изучал в школе. И от мамы, она была учителем немецкого. Она говорила, что у меня способности к языкам.

– Странно, что вас не взяли в переводчики.

– Меня хотели взять… Но не успели.

– Не успели, ага… Кстати… – полковник задумчиво почесал кончик носа и перескочил на другую тему, хотя это было вовсе и не «кстати»: – …Кстати, а почему немецкие вербовщики обратили на вас внимание? Вы выражали антикоммунистические настроения?

– Да. По большей части нарочитые.

– Поясните.

– Я видел как обращались с попавшими в плен бойцами. Я сам был одним из них. Нас морили голодом, холодом, измождали непосильной для вечно голодного человека работой. Нас истребляли, понимаете? Единственным шансом вырваться было обратить на себя внимание вербовщиков. Чтобы выбраться из концлагеря и попытаться вернуться домой нужно было заинтересовать собой. У меня есть вопрос к советской власти. Моего деда раскулачили и сослали в Сибирь, он там умер и я даже не знаю где его могила. Я любил его. Я знаю, что он был хорошим человеком, трудолюбивым и честным. Он не был зажиточным, он просто умел работать на земле… И я не понимаю за что он должен был сгинуть неизвестно где! За то, что у

него была лошадь, а у его соседа не было? Вот такой у меня вопрос.

– И вы рассказали эту душещипательную историю вербовщикам.

– Вы иронизируете… Это обидно. Да, я рассказал, когда меня пригласили на разговор. В моей анкете, которую все красноармейцы заполняют при попадании в плен, был указан раскулаченный дед. Это, видимо, их заинтересовало. Они искали неблагонадежные элементы, имеющие счеты к советской власти. Я решил сыграть на этом, развить свою личную обиду в общее неприятие к власти и государству.

– А на самом деле вы любите советскую власть, хотя и имеете к ней некоторые болезненные вопросы?

– Опять ирония? Может быть, вам трудно поверить, но я люблю свою Родину. Я люблю свою землю, свой народ. И сколько бы вопросов у меня не было к власти, это не меняет того обстоятельства, что другой Родины у меня нет и быть не может. Родина как мать – одна и на всю жизнь.

Полковник пристально посмотрел на Ромашова и язвительно ухмыльнулся:

– Убедительно говорите. Аж поверить хочется. Понимаю, почему вы так понравились отборщикам разведшколы. Умеете взять обаянием честности.

Ромашов наморщил лоб.

– Не понимаю о чем вы говорите.

Полковник помрачнел и приказал строго:

– Отвечайте коротко. Вы были красноармейцем, Ромашов?

– Да.

– На предыдущем допросе вы указали, что пошли на фронт добровольно. Это правда?

– Правда.

– Вы понимали, что можете умереть на фронте?

– Да, конечно.

– Вы готовы были умереть?

– Да.

– Коротков, ты успеваешь?

– Да, – бросил Коротков, не поднимая головы от протокола. Но сразу опомнился, выпрямился, грянул: – Так точно, успеваю!

– Значит, вы готовы были умереть за Родину? – продолжил полковник с Ромашовым.

– Да.

– Это удивительно.

– Почему?

– По тому, как вы здесь сейчас рассуждаете. Я не могу увязать это в голове. Ваш добровольческий порыв, если вы, конечно, не врете, не могу увязать с вашим последующим предательством. Зачем вы пошли на фронт добровольно? Чтобы иметь возможность перейти на сторону немцев и воевать против Советского Союза?

– Нет. Чтобы защищать свою землю от захватчиков.

– Под захватчиками вы подразумеваете кого?

– Немцев, конечно, кого же еще?

– То есть вы не имели намерения перейти на сторону врага?

– Нет. Не имел и не мог иметь. Это немыслимо.

– И все-таки вы перешли.

– Да.

– Потрясающе! Вы так просто об этом говорите.

– А нужно говорить об этом сложно? Да, я какое-то время находился у немцев и проходил подготовку по диверсионной работе. Вероятно, это можно назвать переходом на сторону врага чисто внешне. Но внутренне я никогда не был на их стороне.