Операция «Степь»
Шрифт:
– Анна Авксентьевна, – повернулся он к хозяйке. – Сходили бы на полчасика к соседке. Новостей бы нам принесли, а?
Казачка в сердцах громыхнула в печи горшками, бросила ухват.
– Только ненадолго. Спать скоро, а делов куча, – пробурчала она, накинула ватный бешмет на плечи и вышла.
– Может, обойдемся без чая? – предложил Глеб.
– Ты, видно, неспроста? – Буржаковский вглядывался в лицо Ильина, но при неверном свете масляной коптилки разобрать его выражения не мог.
– Пришел поговорить. Прежде всего спросить, что лежит на сердце у тебя, Александр?
– На сердце? – Буржаковский
– А на сердце у меня, Глеб дорогой, – уныло продолжал он, присаживаясь к столу, – очень и очень невесело.
– Почему же? – будто бы искренне удивился Ильин.
– Потому что… Военную ситуацию ты представляешь. Может, и не в деталях, как я, а в общем. Но и того достаточно. Тяжко нам придется. Вот и на сердце тяжело.
– А мне казалось, что как раз наоборот – легко.
Буржаковский изогнул густые брови:
– Почему же, прости?
– А потому что… – Глеб выдержал довольно долгую паузу, – на сердце, то бишь в кармане твоего френча, ты спрятал листовку Саратовского губчека. Притом учти, помеченную мной. На обороте.
Бледность залила щеки Буржаковского. Он сглотнул слюну, но ответить был не в силах.
– Это… Не имеет знач-чения… В конце концов…
– Не бормочи, начштаба, – строго сказал Ильин. – Не оправдывай себя тем, что наше движение обречено на скорую гибель. Ты из тех, кто во главе его. С тебя спрос особый.
– Ильин… И тебе и мне нельзя больше… Что мы имеем общего с… бандитами? – Буржаковский наконец справился с заиканием, заговорил быстро-быстро: – Безумные планы… Мы обречены на разгром, клянусь тебе…
Он схватил вспотевшими пальцами кулак Ильина, но тот с отвращением отдернул руку.
– Вот, значит, как ты теперь заговорил… товарищ командир Красной армии Буржаковский. Любопытно.
Буржаковский неверными ногами подошел к ведру с водой, зачерпнул кружку. Когда пил, зубы дробно, стучали по металлу.
«Словно в дешевой комедии», – подумал Глеб.
– Так как же мне с тобою поступить, уважаемый Александр Милентьевич? – задумчиво проговорил он.
Без маски
Глиняный пол в камере пропитался сыростью, и Мишкины локти все время скользили. Хорошо еще, что Капустин завязал руки спереди, и Ягунин смог, упираясь локтями, переползти на более или менее сухое место, вплотную к двери. Очень болело во рту: дважды кулак Капустина с размаху опускался ему на лицо. Прикушенный язык распух и еле ворочался, а губы словно расслоились на бесчувственные листочки. Кажется, слева был выбит верхний зуб, что-то острое кололо щеку изнутри. А может, кость оголилась: челюстями пошевелить невыносимо больно. Ныло в боку – память о сапоге Гаюсова, ткнул Мишку перед самым приходом Ильина. Конечно, для них все это – только начало. На допросе Гаюсов выжал из Ягунина лишь ругательства, оттого и ярился. Ничего не сказал Мишка бандитам. И не скажет. Даже если завтра станут вырезать звезды из спины. За серовцами числится и такое.
«А будет ли завтра? – подумал Мишка. – В расход чаще пускают по ночам. Ишь, Айлин-Ильин! Хочет самолично. За Шуру. Бесится, что племянница изменила родному классу. Само собой, за Никифора Долматова тоже хочет отплатить. Интересно, где он сейчас?
Мишка поежился: холодно. Хотя… Холодно-тепло-жарко. Не все ли равно? Потерпи, скоро кончится и эта, кажется, последняя твоя ночь.
Последняя – вот что обидно. Значит, не увидит он ни ракет с людьми, ни говорящего кинематографа, ни машин на электрическом ходу… Так хотелось. Да только разве о таких пустяках жалеть надо сейчас? Мечтал учиться, строить в Самаре дома из стекла и белого камня. Мечтал о Шурочке… Как они будут рука об руку работать… Как поженятся и до рассвета будут говорить. Иногда даже спорить по каким-нибудь принципиальным вопросам. О литературе, скажем, или об истории. Кончится голод, нэпманов вытеснит советская индустрия и торговля… А потом – мировая революция, социализм на всей земле… Сколько же замечательно интересного он никогда-никогда не узнает, не увидит, не сделает!..
Мишка застонал и уткнулся лицом в пол. Как больно!.. И черт с ним, что больно. Байжан бы успел скрыться. Мало они сделали, мало… Не выдержал, замитинговал в Аленкиной избе. А там… всякие там были, конечно. Вон как скоро Айлину донесли. Почему же ему, интересно, а не Гаюсову? Наверное, его не нашли. Сообщили первой же попавшейся контрреволюционной сволочи…
Да, немного пользы трудовому народу принесла его командировка в край киргизов и уральских казаков… Мало ты успел в жизни, Ягунин. Ну, Коптева, правда, словили… Нинку выручил… Летом заговор Гюнтера помог раскрыть… Хотя Гаюсов-то удрал. Вот чем обернулась растяпистость охраны Ситдома! И невезение какое: от Айлина сегодня успел скрыться, так надо же – к Гаюсову приволокли!.. Бедному Ванюшке всюду камушки.
Мишка прислушался: за стеной раздавались еле слышные голоса. Наверное, меняют караул. Ночь… Кончается она или еще будет долго? Уж лучше скорей бы… так валяться в холодной слякоти – это тоже не жизнь. А завтра – мордой в снег. Насовсем.
Нет, не похоже на смену охраны. Словно бы возятся с замком? Так и есть: звякнуло. Кто-то протопал по коридору, остановился у камеры. Брякнула железная поперечина о пол.
Хорошо, что дверь открывалась не внутрь: иначе бандит ударил бы Ягунина по голове.
– Эй, где ты? – позвал грубый голос. – Фу, холера! – воскликнул кто-то, споткнувшись о тело Ягунина. – Вставай! Чего, не можешь?
Наклонившись, бандит в темноте нащупал веревку на Мишкиных ногах, поддел ее верхний виток штыком. Она не поддалась, пришлось снять штык и пилить. Освободив ноги, он подхватил Мишку под руки и поднял. Крепко взял за плечо и толкнул к двери:
– Выходи!
«Значит, порешат меня все-таки ночью, – до странного равнодушно подумал Мишка. – Не хотят народ зря баламутить… Знают: что ни расстрел, то и ответ будет больше».