Операция «Степь»
Шрифт:
Звякнул стакан о графин, булькнула вода. В тишине слышно было, как Булис сделал крупный глоток.
– Обратимся же к фактам из этой папки. Сообщение первое: за антисоветские выступления, которые вдохновляли сотрудники АРА, в Самарском уезде привлечено к ответственности сорок четыре кулака. Донесение из Сергиевска и вот еще одно из Шигон. Там инспектора и инструктора АРА занимаются открытой антисоветской агитацией.
Булис читал быстро, откладывал бумагу за бумагой.
– Вот вам отрывок из письма, подброшенного в губисполком: «…погодите, привезут из Америки царя, тогда всю коммунию на застрехах повесим». А как реагируют служащие АРА на попытки Советской власти положить конец хищениям в столовых? – Булис поднял густые брови и процитировал по бумажке: – «Комитет АРА раз и навсегда предупреждает сельсовет не делать нам никаких указаний и вместо таковых
Булис замолчал. Ягунин слушал его, опустив глаза. «Неужели и дальше мириться? – думал он. – А где выход?» Будто услышал его мысли Булис:
– Неужели молчать? – спросите вы. Нет. Хочу вас в сотый раз предупредить: Рижское соглашение Советской власти с АРА мы обязаны выполнять неукоснительно и пунктуально. Но на то мы и работники Государственного политического управления, чтобы бдительно охранять политические устои своей республики. После совещания я раздам вам списки уездов, которые вы возьмете под свой контроль. Антисоветскую пропаганду АРА будем пресекать решительно и немедленно. Мы не станем и впредь указывать, кому и как следует работать в их столовых. В хозяйственные дела вмешиваться нельзя. Это было бы ошибкой, которую, к сожалению, допускают порой советские работники на местах. Но вражескую пропаганду и, тем паче, враждебную деятельность, сбор сведений экономического и военного характера, подрыв авторитета советских властей – все эти акции мы с вами обязаны пресекать!
Булис вынул листок с отпечатанным списком уездов Самарской губернии.
– Сейчас начнем раскрепление, – сказал он и обернулся к Ягунину. – Вместе с Климовым зайдите к товарищу Вирну. Он ждет.
– Пошли, коли начальство ждет, – сказал Климов, круглоголовый, ладно затянутый в ремни заместитель Булиса.
…Вирн был занят беседой с какими-то гражданскими. Однако стоило Ягунину с Климовым показаться на пороге кабинета, начальник СамГПУ прервал разговор.
– Через час продолжим, – сказал он. – Садитесь, товарищи. – Подождал, пока за посетителями не захлопнулась дверь, и начал без прелюдий: – Климову поступили сведения, очень приблизительные – так ведь? – что бывший полковник царского генштаба Ротштейн, который служил одно время как военспец в штабе округа, а потом перешел в АРА управделами, хранит дома и на службе документы особой секретности. Видимо, похитил он их в штабе Заволжского военного округа. Вполне вероятно, что он уже передал бумаги Шафроту. Обыскивать помещение АРА мы не имеем права. Наш сотрудник, который служит в их конторе, по своей должности к самому Шафроту доступа не имеет – мала сошка. Так ведь, Климов?
По привычке Вирн, пошагав по кабинету, встал у подоконника.
– Именно, Альберт Генрихович. Никаких у нас подходов. Чистая случайность, что он увидел документы у Ротштейна. Папка упала, бумажки высыпались…
Вирн пристально взглянул на Мишку. А тот продолжал недоумевать: зачем он-то здесь? Краешком сознания, впрочем, он кое о чем начинал догадываться. Не к Ильинским ли ниточка тянется?
Догадлив стал Мишка!
– Скажи, Ягунин, как ты считаешь, может ли быть для нас полезной… хоть в чем-то… мать Шуры Ильинской? Она уже как-то помогла нашим властям, когда задержала телеграмму Шафрота о закрытии столовых. Можно полагать, что она человек совести. Другое дело, способна ли она открыто протянуть руку сотрудничества нам, ГПУ?
Очень трудный вопрос для Мишки. Ответил честно:
– Не знаю. Смотря что надо. Она гордая.
Климов кивнул: о щепетильности Надежды
Сергеевны в вопросах чести и порядочности информацию он уже имел.
– Понимаешь, – сказал он, – надо бы, чтобы она… ну, как бы это… не то чтобы выкрала…
– Наверняка – гроб! – махнул рукой Мишка. – Никогда.
– Надо изъять, – смягчил глагол Вирн, – у Шафрота секретные военные сведения, которые ему добыли Ротштейн и другие его разведчики. Шафрот на днях уезжает из Самары, и документы, естественно, возьмет.
– Если военные документы, так их можно забрать и официальным манером… – солидно начал Мишка, но Климов с досадой перебил:
– Так их же найти надобно! Что же, обыскивать весь особняк АРА? Такого скандала нам не простят.
Мишка думал.
– Поговорю с Шурой, – только и сказал.
Вот и приблизился час свидания с Шурочкой Ильинской, о котором Мишка мечтал тысячу тысяч раз. Множество вариантов их будущей встречи рождалось в Мишкином воображении за месяцы разлуки. Какие только места не намечтал он: и у губчека, и на вокзале, и у крыльца дома Ильинских, и в дверях коллектора. Даже случайные встречи на улице фантазировались в нескольких вариантах. Но представить себе детдомовский двор и саму Шуру в гимнастерке и темной юбке, с отросшими, туго стянутыми красной косынкой волосами, Ягунин, само собой, не мог. Однако именно такую, малознакомую девушку, похудевшую фигурой и повзрослевшую взглядом, с тонким, как на бабкиных иконах, лицом богоматери, он и увидел, стоило сделать шаг за калитку детского дома чекистов. Поскольку детдом находился менее чем в квартале от ГПУ, а совещание у Булиса было продолжительным, кто-то из друзей Мишки успел предупредить Ильинскую о его приезде. Теперь она с полчаса уже все «брала себя в руки», чтобы встретить Ягунина по-товарищески приветливо и по-чекистски сдержанно. Жени Суриковой в детдоме не было – унеслась по директорским делам, кажется, выбивать у Левкина доски для ремонта крыши. Оставшись одна, Шура растерялась. То принялась было сооружать с воспитанниками запруду: снег все еще дотаивал и двор заливало с крыш. Поиграла и бросила, позвала ребят на веранду читать сказки Афанасьева. Прочитав одну-две, откладывала книгу: «Посмотрите картинки!» Сама же, краснея, бежала к воротам, чтоб выглянуть, закусить губу и снова «брать себя в руки». Все это была лишь нервная суета. Когда же Мишка появился во дворе, он показался ей строгим, взрослым и непохожим на себя. Наверное, из-за красивой командирской формы, но… Показался он Шуре чужим, суровый начальник – и только. Надо было ей все же догадаться, что Мишкино сердце трепетало, как заячий хвост, и что устрашающая хмурь белесых бровей происходила от великого смущения.
Смотрела на него Шура и молчала, словно бы старалась вспомнить прежнего Мишку. Да мешали навернувшиеся слезы – не разглядишь, где там нос, губы, щеки… Расплылось Мишкино лицо в бесформенное пятно.
– Шура, вот я… значит, приехал, – хрипло выдавил Ягунин.
Девушка быстро закивала: да-да и прижала пальцы к глазам.
– Товарищ Шура, товарищ Шура, – укоризненно пропищала бледная девочка в кофте из застиранного хаки. – Как не стыдно плакать! Сама нам говорила!
Шура погладила ее по светлой головке, хотела что-то ответить, но только всхлипнула.
Во все гляделки на них уставились стриженые ребятишки. Окружили. Мальчики казались одинаковыми в перешитых и перелицованных солдатских гимнастерках и в серых бязевых штанах, происхождения, явно кальсонного. Девочки одеты были чисто, но кто во что горазд: в старушечьи юбки и кофты, выцветшие блузки и платьица из перекроенных гимнастерок. Взрослые одежки перешиты были на них отнюдь не по первому классу, так как ни у Жени, ни у Шуры портновского таланта не оказалось. Разновозрастные дети – от одиннадцати до четырех лет – молчали, как в рот воды набрали. Невдомек было, почему плачет, а не радуется товарищ Шура, к которой пришел такой замечательный, в кожаной куртке и в галифе со шпорами товарищ чекист. Те, что постарше, догадывались, что гость – тот самый герой, который должен был вернуться после победы над степными бандитами.
А потом… А потом Шура взяла да и подошла к Мишке. Положила ему на плечи бессильные руки и уткнулась мокрым лицом в пахучую черную кожу.
– Так долго… Я устала, Миша…
Ягунин с трудом откашлялся и грозно насупился на ребят:
– А ну идите… играйте! – И шепотом спросил у Шуры: – Где нам… хотя бы… присесть?
– Не знаю, – шепотом ответила она, отслоняясь и стирая дорожки слез с пылающих щек.
Распахнулась калитка… Женька! Милая, коротенькая Женя, в гимнастерке, с трудом сходящейся на груди, и с таким выражением лица, что ого-го! Энергичная женработница, активистка, для которой нет преград в мире, не вошла, а ворвалась во двор.
– Мишка! Ягунин! – С размаху бросилась на грудь, но не поцеловала – крепко, по-мужски обняла. – Живой, чертяка! – И, обернувшись к Шуре, выпалила радостно: – Две тележки досок вырвала у жадюги! Наша взяла!
Потом они пошли в столовую и долго пили чай из травки с хлебными пайками Шуры и Жени и, надо же, с горсткой черной икры, которую принес Ягунин в промасленной бумаге.
– Я еще две соленые рыбины довез, – похвастал он, и обе девушки, не сговариваясь, выпалили: