Операция «Святой Иероним»
Шрифт:
Мальчик взял тарелку и встал с ней за столиком с круглой мраморной столешницей. Принялся за скудную трапезу, но вдруг рядом с ним встал какой-то гражданин, принесший на двух тарелках целую гору сосисок, в соседстве с которыми лежали три яйца и штук пять жареных пирожков. Два стакана кофе с молоком дополняли завтрак гражданина. «Чтоб ты лопнул, — с завистью подумал Володя, потому что ему было очень стыдно за свою нищенскую еду. — Ничего, скоро я...»
Но додумать мысль или скорей мечту он так и не сумел, мужчина произнес: «Эх, люблю я вас, хорошие мои...» И стал одну за другой уписывать сосиски. Потом он неожиданно подмигнул Володе и заявил, уже обращаясь лично
— Слушай, я, кажись, пожадничал, много набрал. Возьми-ка ты у меня штучки три, не брезгуй, я еще не трогал их.
И не дожидаясь, покуда Володя даст согласие, скатил со своей тарелки на тарелку Володи даже не три, а целых четыре сосиски. Володя буркнул щедрому дядьке «спасибо» и присмотрелся к нему — лицо мужчины было замечательным! Глаза его были веселыми, искрящимися смехом, но такими маленькими, что подошли только бы одной свинье. Зато его нос был крупным, вытянутым, а на конце расплющивался и даже раздваивался немного, точь-в-точь как у утки. В общем физиономия незнакомца выдавала в нем характер шутника и, наверно, проходимца, как показалось мальчику.
— Ну, чего ты смотришь? Ешь, ешь! — поторопил мужчина Володю. — Разве одной сосиской наешься? Это ж курам на смех, воробышку закусить. Ешь, я сегодня добрый. Вот еще и яичко тебе, и кофе стакан, чтобы еду запить. А то она без мокрого плохо проскакивает.
Нет, Володя никогда не видел этого человека, но мальчик мог бы поклясться, что когда-то слышал его голос, только где, Володя вспомнить никак не мог.
— А с чего это вы сегодня такой добрый? — спросил Володя. — Может, деньги в лотерею выиграли или жена в отпуск уехала? — пошутил мальчик, приглядываясь к смешному лицу незнакомца.
Шутка пришлась мужчине по душе, и он громко расхохотался, а его утиный нос при этом еще больше удлинился и стал еще более плоским.
— Нет, парнишка, не уехала — у меня жены вообще нет. Просто вчера вечером подъехал я на своей тачке к одному рынку, встал там по делам, вдруг вижу: бегут мимо меня трое модных молокососов и подбегают они к другому. Да как начали они того дубасить — и руками, и ногами, а он даже не сопротивляется, будто все это ему доставляет удовольствие. Ну, отдубасили они его, схватили пакетик, что у него в руках был, да деру. Тут из машины, которая перед моей стояла, два мужика выходят, будто ему на помощь, а он-то их так испугался, словно они не помогать ему, а еще сильнее бить хотели. Как заорет тот парень благим матом — и бежать. Добежал он эдак до мотоцикла, на седло вскочил, и уехал тот мотоцикл. Вот, думаю, какая потеха. Дай-ка за ними вслед поеду, и поехал, и много интересного увидел. Потому-то у меня сегодня такое настроение веселое. Люблю я, знаешь, разные городские сценки собирать, на память, так сказать. Может, потом, когда писателем стану, пригодится...
Как ни была вкусна сосиска, но кусок так и застрял где-то в середине Володиного горла, и мальчик был не в силах протолкнуть ее. Все, что рассказывал сейчас обладатель утиного носа, рассказывалось о происшедшем вчера, и Володя, широко открыв глаза, пристально вглядывался в хитрющее, неуловимо смеющееся лицо пожирателя сосисок, пытаясь понять, кто этот человек, случайно ли он подошел к нему и зачем рассказал историю, в которой участвовал он, Володя.
— Ну и что там дальше было? — попытался сохранить невозмутимость Володя. — Итак, вы поехали за мотоциклом. Что дальше?
Мужчине, видно, понравилось самообладание Володи. Он хмыкнул, уколол вилкой шестую сосиску, наполовину отправил ее в рот и, жуя, продолжал:
— Нет, первым не я за мотоциклом рванул, а та машинка, из которой
— Я не стрелял в водителя, понятно вам? — по слогам, весь превратившийся в дубовое полено от напряжения, сказал Володя, понимая, что скрываться нечего, потому что «утиный нос» для чего-то сознательно вызвал его на этот разговор.
— Э-эх, что за чудеса! — наигранно взмахнул руками с зажатыми в них вилкой и куском хлеба таинственный мужчина. — Да разве ж это ты и был там? А, вижу, на самом деле, нос у тебя маленечко расквашен. Да ты ешь, ешь, не стесняйся. — И мужчина с видом заговорщика наклонился к Володиному уху: Ты ешь, а я тебе рассказывать буду, что было, когда я к разбитой машине подошел.
Нет, Володя не мог жевать, потому что догадывался, с кем он имеет дело. Этот мужчина, несмотря на свои веселые глаза и смешной нос, все больше и больше казался Володе страшным, куда более страшным, чем даже Паук со своими телохранителями и Дима. И веселость его теперь представлялась Володе наигранной и совершенно не идущей волчьей натуре этого человека.
— Так вот, — простодушно повествовал «утиный нос», разбивая яйцо о мрамор стола, — подошел я к разбитой машине, чтобы помочь потерпевшим аварию автомобилистам, — такой у нас на дорогах закон, который вы, сударь, исполнять не желаете. Заглянул я, значит, через треснутое стекло в салон и вижу, что лежат там вповалку два человека, все в крови, но еще живые. Пригляделся я и вижу — батюшки мои, да ведь это сам Паук, а с ним его верный помощник Юрик! Ну, думаю, сейчас я вам помогу! И в два счета монтировочкой отправил их туда, где им сейчас так хорошо, так спокойно...
— Куда же это? — заплетающимся языком спросил Володя, прекрасно понимая, однако, куда.
— Как куда? К жмурикам, понятно. А чё? ГАИ и «скорая» приедут и такое в протокол запишут: черепно-мозговая травма. Я им просто облегчил мучения. Люблю, знаешь, людям помогать. Ты-то вот не стал...
— За что вы их? — едва открывая рот, спросил Володя, даже отложивший вилку в сторону.
«Утиный нос» криво улыбнулся (теперь совсем невесело), дернул вниз замок своей куртки, резко задрал свитер вместе с рубахой, и перед Володей открылась исполосованная рубцами и язвами грудь — грудь человека, которого видел Володя на даче Паука позавчера. Раны были глубокими, еще сочившимися, и вид их был до того отвратителен, что Володя отвернулся.
— Так это вы и есть тот самый Злой? — спросил Володя угрюмо, не глядя на мужчину, снова принявшегося за сосиски.
— Ага, он самый, — подтвердил «утиный нос». — Я, хоть и не нравится мне это имя — ну какой я Злой? Я — добрый! Вот двоим хорошим людям мучений избежать помог, а они-то совсем не так со мною обращались. — И лицо Злого внезапно приняло совершенно отталкивающее выражение, непроизвольно сделав безобразную гримасу злобы и ненависти ко всему миру.
Между тем стали подходить люди, и за столиком оказалось еще двое человек. Продолжать начатый разговор было невозможно, и Злой, залпом выпив свой кофе, оставив несъеденными пирожки, сказал: