Операция в зоне «Вакуум»
Шрифт:
Согласие участвовать в подпольной работе Тучин дал без колебаний и свое слово сдержал.
— Как видишь, важно все…
Было далеко за полночь. Павел, переодетый в сухое, стоял у порога, прислонясь спиной к печке и мучительно боролся с дремотой. На стене сонно вздрагивали тени. Свет керосиновой лампы высвечивал лобастый профиль старосты. Воспаленное лицо Горбачева казалось медным и непоколебимо спокойным. Пережив встречу с родными
— Все важно, — повторил Горбачев, — Побережье Онежского озера, Свирь, но в первую очередь — Петрозаводск, о котором почти ничего не известно. В ЦК просили выяснить: расположение и название воинских частей, зенитных установок, что поблизости от города. А также количество самолетов на аэродромах. — Выставил к лампе руки и неторопливо загнул палец. Раз.
— Режим в городе. Количество населения, отдельно гражданского, отдельно военного, заключенных в лагерях. Желательно фамилии политических заключенных, особенно коммунистов. Два.
— Какие финские органы находятся в городе, где они помещаются, фамилии и чины руководителей, место их жительства. Три.
— Какие предприятия работают и что выпускают. Четыре.
— Какие диверсионно-террористические акты были в городе против оккупантов. Пять.
— Подробно выяснить, каковы масштабы разрушений в городе, какие наиболее важные здания сохранились… Шесть…
«Петрозаводск — зона вакуума», — вспомнился Тучину Лаури Ориспяя. Он привычно подхватил больную руку и покачивал ее тихонько, словно заснувшего ребенка. Наконец поднял голову:
— Проникнуть в Петрозаводск и прижиться там?.. Черта с два.
— Они дали Петрозаводску название «"A"anislinna» — Онежская крепость.
— Онегоград, — поправил Тучин.
— По-фински линна — крепость, тюрьма.
— По-карельски — город. Они, Митя, не наивные люди. У них «Vapaa Karjala» — свободная Карелия, а ее столица — «"A"anislinna», Онегоград.
— Понятно. Нам важно одно: у стен этого града, крепости, тюрьмы сложили головы десятки наших разведчиков. Мне поручено сообщить… Точнее, ничего сообщать не поручено. Просто я не имею права на провал, и ты, Дмитрий, тоже такого права не имеешь.
Горбачев встал, вышел из-за стола, поправил на окне одеяло.
Все, что он говорил далее, прохаживаясь взад-вперед, принадлежало тайнам инструкций, и Тучин, надо думать, понял это, понял и расценил не иначе, как полное и безоговорочное доверие. Павел уловил его вздох — аж спина расширилась, увидел, как торопливо потянулась к сигарете рука, как весь он откинулся на стуле с какой-то радостной усталостью.
«Рановато ты расстегнулся, Дмитрий Михайлович, рановато. Не успел порог перешагнуть»…
Павел снял с груди автомат, ощупал в карманах бугры лимонок.
Сонно тикали ходики. Прохаживался взад-вперед Горбачев, и его тень то настороженно липла к стене, то, изломившись, лезла на потолок.
Староста баюкал руку. И в том, как он укачивал свою боль, было что-то необманное. Павел встал на одну свою раненую ногу, а в ней ничего не ныло. И тогда ему вспомнилось, как непохож был Тучин в половине двенадцатого ночи на того, который пришел в пять вечера. Без слов, запыхавшись, бросился к Горбачеву и обнял его. И долго не отпускал, держал в охапке, будто нашел то, что всю жизнь искал, и боялся будто, что все это возьмет и исчезнет…
Горбачев говорил, как диктовал. В Петрозаводске провалы, провалы, провалы… Дрожал под закопченным стеклом оранжевый клинышек фитиля. На дворе продрал глотку петух. Шло утро.
— Наверное, риск в чем-то перечеркивает опыт. — Горбачев вдруг резко, словно муху прихлопнул, ударил ладонью по столу. Встал, прошел к двери, обратно, снова к двери. — И с этим ничего не поделаешь. — Голос у Горбачева придавленно тихий. У него всегда такой голос, когда он жестко берет себя в руки. Он остановился у стола, засунул руки в карманы пиджака и не мигая смотрел на лампу.
— Без риска, понятно, нельзя. Но если при этом не срабатывает опыт, что же остается? Удача? Мало. Мало! Брать эту слепую стерву в поводыри… Нужно что-то новое, из ряда вон новое… Не молчи, говори, Тучин…
— Ответь мне на один вопрос, — откликнулся Тучин.
Ни тоном, ни жестом он не разделил, не поддержал тревоги Горбачева, его мучительного поиска пути меж крестов над неудачами предшественников. Казалось, вся его внимательность в течение этих многих минут была терпеливостью, под которой билось и дозревало давно найденное решение.
Ответив вопросом на вопрос, он невольно дал понять, что это решение есть, существует, оно, если хотите, — открытая дверь, к которой не надо ключа, но в которую постучать, извините, надо.
— Мне нужно знать, почему ты пришел именно ко мне. Мне нужно также знать, что думают обо мне в Центре. Ты должен сказать мне, какие получил в отношении меня указания… Я хочу игры с открытыми картами.
— Понимаю, — Горбачев присел к столу, устало, с напряженным усилием потер ладонью лоб. — Во-первых, знай, что я не заблудился, в лесу не аукал, абы кто откликнулся. На этот огонек, — он кивнул в сторону лампы, — пришел не случайно… Встреча с тобой предусмотрена оперативным заданием. Более того, она основа всей операции… Что знают о тебе в Центре? Думаю, все. Во всяком случае, об осторожности меня предупреждали — да, и довольно настойчиво… Для засланного в тыл разведчика ты сделал слишком блестящую карьеру… Что еще?.. Если б я не знал, что тебе важнее всего правда, не сказал бы, что тебя предложено ликвидировать, если… в общем, сам понимаешь… Сомнения в тебе сильные. Но еще больше нужда в тебе… Все. Что же касается лично меня…