Операция «Валгалла»
Шрифт:
— Сеньор. — Он подхватил двадцать долларов и спрятал их в нагрудный карман. — Я покажу вам вашу комнату.
Я взглянул на часы. Уже одиннадцать.
— Слишком поздно, чтобы наведаться в похоронное бюро.
— О, нет, сеньор. Там всю ночь дежурит смотритель. Здесь такой обычай: умерших не оставляют без присмотра в течение трех дней и трех ночей на случай… — Он замялся.
— Ошибки? — предположил я.
— Так точно, сеньор. — Он грустно улыбнулся. — Смерть такая окончательная вещь, что хочется быть уверенным. Сверните по первой
— Благодарю вас, — сказал я официально.
— К вашим услугам, сеньор. Если вам захочется перекусить после возвращения, что-нибудь можно будет организовать. Я дежурю всю ночь.
Он снова развернул газету, а я зашагал через холл к выходу. Задержавшись на верху лестницы, я заметил, что процессия уже выстроилась. Она была похожа на ту, что я наблюдал в Мексике. Возглавляла ее пара ряженых с яркими фонарями в руках, одетых властелинами смерти и ада. За ними шли дети с мигавшими свечами, некоторые уже погасли под сильным дождем, следом взрослые с корзинками с хлебом и фруктами. Кто-то заиграл на флейте, тихо и заунывно, к нему присоединился барабанщик. Только эти звуки и сопровождали движение абсолютно безмолвной колонны.
Нам, кажется, было по пути, поэтому я пристроился в хвосте процессии, поднял воротник плаща, чтобы защититься от сильного дождя. Похоронное бюро я увидел сразу. Как и говорил Марено, над входом горел синий фонарь. Я остановился, наблюдая за продвижением процессии, звучание флейты и барабана странно завораживало. Только когда процессия свернула на другую улицу и совсем скрылась из вида, я дернул за цепочку звонка.
Довольно долго было тихо, только шумел дождь. Я уже взялся за цепочку, чтобы позвонить еще раз, когда услышал, что за дверью кто-то двигается, шаркающие шаги приближались. На высоте глаз открылась решетка, и показалось лицо, очень бледное в темноте.
— Хьюго?
— Что вам угодно, сеньор? — Голос был едва слышным шепотом.
— Я бы хотел увидеть тело сеньора Рикардо Бауэра.
— Возможно, утром, сеньор.
— Меня прислал Рафаэль Марено.
Наступила пауза, потом решетка закрылась. Послышался звук отодвигаемого засова, дверь заскрипела, открываясь. Он стоял с масляной лампой в руке, очень старый и очень хилый, словно один из его собственных подопечных решил встать и выйти. Я скользнул внутрь, он закрыл дверь.
— Идите за мной, пожалуйста.
Он пошел впереди меня по короткому коридору и открыл дубовую дверь. Мгновенно я ощутил запах смерти, его отвратительную сладость в холодном воздухе. Я замешкался на мгновенье, но последовал за смотрителем дальше.
Помещение, в которое я вошел, освещалось единственным источником света в виде масляной лампы, свисавшей на цепи с потолка в центре, и было полно теней. Это была покойницкая, какие мне уже доводилось видеть раньше пару раз в Палермо и в Венеции, хотя венецианская версия была значительно усовершенствованной. Здесь находилось около десятка гробов с обеих сторон, но мне сначала было предложено подняться по ступенькам на маленькую платформу,
Мой взгляд притягивали тени внизу. Все гробы стояли открытыми, тела покойников полностью видны, окостеневшие пальцы плотно обвязаны концом шнура, уходящего вверх к блоку, а от него к столу, где другой конец шнура присоединялся к старинному колоколу, свисавшему с кронштейна в стене.
Смотритель поставил свою лампу. Я сказал:
— Случалось, что кто-нибудь звонил в эту штуку?
— В колокол. — Теперь я увидел, что он очень стар, самое малое лет восемьдесят, лицо усохшее, слезящиеся глаза. — Однажды, сеньор. Десять лет назад. Молодая девушка. Но она снова умерла через три дня. Ее отец отказывался смириться с этим фактом и не отдавал ее тело в течение целого месяца. В конце концов, полиция была вынуждена вмешаться.
— Нетрудно понять, что им пришлось это сделать.
Он открыл журнал и обмакнул перо в чернильницу.
— Кем вы приходитесь сеньору Бауэру, сеньор? Я обязан внести это в официальную запись.
Я вытащил бумажник и достал из него очередную бумажку в десять долларов.
— Зачем такие формальности, друг мой? Я простой газетчик, проходивший мимо. Я слышал историю и подумал, что, возможно, его узнаю.
Он колебался некоторое время, потом положил ручку и взял фонарь.
— Как скажете, сеньор. Следуйте за мной.
Это оказался самый последний гроб в заднем ряду. Я испытал некоторый шок, когда старик поднял лампу, и стали видны красные губы, блеск зубов и полные, округлые щеки. Затем я сообразил, что, конечно, над ним поработал бальзамировщик. Казалось, мне показывают портновский восковой манекен, совершенно ненатуральное лицо с массой косметики, которое не имело ничего общего ни с одним из тех, что я видел на фотографиях. Но как надеяться на сходство после тридцати прошедших лет? Большая, очень большая разница между сорока пятью и семидесяти пятью.
Когда прозвенел звонок, я едва не лишился сознания, но затем сообразил, что это звонят с улицы. Хьюго сказал:
— Прошу прощенья, сеньор. Кто-то за дверью.
Он ушел, оставив меня у гроба Бауэра. Если на нем и были какие-то кольца, они были сняты, мощные пальцы сплетены на груди, между ними помещен шнур. Его одели в аккуратный синий костюм, белую рубашку и темный галстук. Все вместе выглядело замечательно.
Из коридора послышались голоса. Один определенно принадлежал американцу.
— Вы говорите по-английски? Нет? — Затем тот же голос продолжал по-испански. — Я должен увидеть тело человека, Бауэра. Я прибыл издалека, и время у меня ограничено.
Хьюго пытался протестовать.
— Сеньор, теперь уже поздно. — Но его возражения были отметены в сторону.
— Где тело? Здесь?
Почему-то, возможно, какое-то шестое чувство подсказало мне отступить в темноту угла. В следующий момент я порадовался, что это сделал.
Он вошел в покойницкую и остановился, белые волосы блестели в свете лампы, дождь придал блеск его воинскому плащу, прямые плечи, подтянутая фигура военного, и только белизна волос и подстриженных усов свидетельствовали о том, что ему семьдесят пять.