Операция «Жизнь» продолжается…
Шрифт:
Если верно, что каждая война имеет свой радиус распространения, то Югоосетинская начинается в Джаве. Это первое крупное село после тоннеля, перевалочная база. Именно здесь приходит ощущение, что все — ты пересек черту, въехал в круг.
Пространство забито людьми, тюками, холодильниками, танками, диванами, козами, БТРами, машинами, ополченцами, солдатами, таксистами, простынями… Шанхай. Все орут, бегают, хотят уехать — туда и оттуда, лезут в автобусы и на броню — туда и оттуда, договариваются, сидят
В магазине трое солдат покупают мешок лука и мешок помидор. Возбуждены и озлоблены. Осетин называют «осетрЫ». С ударением на «ы». Грузин — «грызуны». Рассказывают, что только что из города. Доставали своих из подвалов — передовые части пытались зайти в Цхинвал еще вчера и их там зажали. Город до сих пор не взят. Идут локальные стычки.
В садах молодые душарики-срочники собирают яблоки. Грязные, не выспавшиеся, голодные. Их подгоняют матами с брони.
В Джаве добровольцев останавливают. Транскам, единственная дорога, соединяющая Северную Осетию с Южной, перед самым Цхинвалом проходит по грузинским селам, и прилегающие высоты все еще заняты противником. Проехать нельзя, грузины жгут все, что движется. Сегодня утром подбили БМП и две «шишиги» пятьдесят восьмой армии — после третьего сбитого нашего самолета авиаподдержка колонн прекратилась.
Ловлю Жорика на прострелянной медицинской «таблетке» без лобового стекла:
— В Цхинвал?
Кивает.
— Через лес?
Кивает.
— Проедем?
Пожимает плечами.
Разговорчивый человек, ничего не скажешь. Двинули по объездной Зарской дороге. Здесь её называют почему-то «через лес», хотя идет она по горам. Дорога — обычный проселок, измочаленный танками совсем уж в муку. Вся эта мелкая взвесь столбом встает из-под колес и валит через выбитое стекло прямо в салон. Глаза, рот, нос, уши сразу забиваются сантиметровой пробкой пыли.
Здесь уже едем почти в полном одиночестве. Места дикие и кто тут хозяйничает, неизвестно. Сегодня утром — десять часов назад — здесь, на этой же дороге, сожгли батальонную колонну 58-й армии. Почти полностью уничтожили. Двадцать пять машин. Ранили пятерых журналистов.
На одном из поворотов чуть не врезаемся в очередную свалившуюся со склона «бэху». Опять брошенная техника по обочинам. И экипажи на камушках.
Жорику лет пятьдесят. Автомат на коленях, лицо мрачное, в кузове шмотки. За всю дорогу не сказал и десяти слов. Гонит как может, надо успеть до темноты. Что он видит в пыли, не понятно. Камикадзе чертов. Люблю таких.
В салоне — завернутый в покрывало телевизор.
— Телевизор-то тебе там зачем?
— А куда я его дену?
Все свое ношу с собой, в общем.
На дорогу выходят двое с пулеметом и приказывают остановиться. Как-то слишком хорошо экипированы для ополченцев — те все больше в обычном камуфляже или горках, а у этих броники, каски, разгрузки, пластиковые фляжки.
Смотрю на Жорика.
— Все в порядке. Наши.
Молодые парни, лет по двадцать пять. Веселые. Воевали в городе, съездили домой, сейчас обратно на передовую. Настроение победное, город только что взяли обратно под контроль. Показывают снятых на мобильный телефон грузинских пленных — в подвале человек 10–15, из-за пыли не разглядел. Но рассказывают, что их больше.
Уже на подъезде
Цхинвал лежит в чаше между гор темным мертвым пятном. Даже издалека видно, насколько он разрушен. Работала авиация, артиллерия, «Град». Говорят, вчера горело все. Кое-где чадит до сих пор.
Периодически долбят гаубицы и работают снайперы. Гаубицы вроде наши, стреляют по окружающим город высоткам. Снайпера вроде не наши — обрабатывают город с высоток.
Прошу Жорика поездить поискать штаб миротворцев. Он соглашается очень неохотно — видно, как тяжело ему заставить себя колесить ночью по разрушенному городу под непонятно чьим обстрелом. Нарваться можно запросто, неизвестно, кто засел в подвалах.
Только доехали до подбитых танков, как опять заработала артиллерия. Снаряды прошелестели над головами и легли в километре-полутора. Началась интенсивная стрельба.
— На хрен, сваливаем отсюда.
Запрыгнули в таблетку. Свалили… на соседнюю улицу. К нему домой.
Дом более-менее цел. Правда, без окон и дверей, и осколками побит, но не рухнул. Хотя Жорик в нем не живет, ночует у соседа наискосок через улицу — у того подвал есть.
У соседа только подвал и остался. Две ракеты: одна во двор, вторая точно в дом. Во дворе сгоревшая десятка, в доме до сих пор тлеет — жар от потолка заворачивает ноздри, как в хорошей сауне, пригибает к земле. В свете зажигалки спускаемся по ступеням.
Подвал — так, не подвал, кладовка. Мелкая и маленькая. Все заставлено банками с компотом — богатство по местным меркам. Больше нет ничего: ни воды, ни света, ни продуктов. Люди питаются только гуманитаркой, которую привозят как добровольцы — каждый, кто едет в Цхинвал, загружает машину по средствам и возможностям — так и Российская армия.
Хуже всего без воды. Трубопровод перебит ещё в ущелье и из него ровным мощным водопадом льет вода. Холодная вода, вкусная… Хочется пить уже.
Между банок топчан с матрасом на одного человека, столик и свеча.
— Добрый вечер, — здороваюсь.
— Да какой он добрый… Что наделали, сволочи. Весь город вдребезги.
Хозяин — пожилой мужчина лет шестидесяти. Интеллигентный. По-русски говорит свободно и грамотно, в отличие от молодежи. И без мата.
Предлагают остаться, но решаю все же идти искать миротворцев. Даю Жорику денег — возьми, бензин же тебе понадобится, заправишься. Он не берет. Но видно, что растроган до слез, по-моему, сейчас даже расплачется. Оставляю деньги на скамейке и ухожу, обещая, что если не найду никого, вернусь.
У танков взвод ополченцев. Танков не два — три. Один подбил лично Секретарь Совбеза Южной Осетии Анатолий Баранкевич. От него не осталось ничего кроме гусеницы, куска днища с двумя катками, и воронки. Отброшенная взрывом башня пробила козырек дома метрах в двадцати. Остальное разлетелось мелкими кусками по окружности в четверть километра.
Два других сдетонировали уже от этого, первого взрыва.
— Эй, Аркан, вот грузинский танкист! — показывают ногой. — Их тут собаки жрут. Будешь снимать?