Операция «Жизнь» продолжается…
Шрифт:
Пробыл Мошенник в СИЗО недолго Быстрое следствие, суд, приговор. Впаяли ему за эти карточки, с учетом прошлой, оставшейся еще от бесшабашной детдомовской юности судимости, пять лет лагерей. Обратно повезло. Статья уголовная, не политическая, пять лет по тем временам — и не срок вовсе (за карточки-то запросто могли бы стенке поставить по закону военного времени), а самое главное — во враги народа не записали.
— В Ковровской пересылке я попросил заменить мне срок штрафным батальоном, — вспоминает Иван Петрович. — Политическим оружия не давали — не доверяли, но я шел за мошенничество, и мне заменили. И из Владимира отвезли в леса
Осужденный Горин именовался теперь «рядовой Горин», но от этой формальности положение его ничуть не улучшилось — все та же серая, бесправная скотинка, не достойная человеческого обращения. В день давали по двести граммов хлеба и миску баланды. Жили в бараках, продуваемых насквозь. Носили какую-то рванину, спали на нарах, крытых соломой. Били безбожно.
— Страшно было, когда тебя утром, истощенного, раздетого, кладут в снег, ты занимаешься гимнастикой, потом по-пластунски ползешь, белье на тебе замерзает. Некоторые не выдерживали, бросались на проволоку, пытались бежать… Ни один так и не смог уйти. Догоняли со специально натасканными собаками. Здоровые волкодавы, как телята, они легко сбивали с ног, прокусывали ватники до кости. Тех, кого приводили обратно, расстреливали перед строем.
Стал от такой жизни Мошенник доходить. И умер бы он в этом концлагере неизбежно, но судьба опять благоволила ему. Как-то всех осужденных построили на плацу, спросили, кто умеет рисовать. Горин шагнул вперед. Ему привезли картон, холсты, краски, и пока остальных штрафников избивали на ледяному плацу, он в теплой каптерке копировал Шишкина и Перова. У энкавэдэшного начальства особой популярностью пользовались все те же «Мишки в лесу» и «Охотники на привале», которых Мошенник, казалось, уже мог рисовать с закрытыми глазами за два часа.
У этой печки он прожил пять месяцев. Но в конце-концов ему это надоело. Шел 44 год, война близилась к концу, а ему надо было еще успеть погасить судимость. И стал он проситься на фронт.
— Долго не хотели отпускать, потом я уже стал настаивать — собственно, так и война кончится, и мне придется ехать в эти лагеря и отсиживать там пять лет?! С какой, спрашивается, стати? В конце концов отпустили. В то, что меня убьют, я не верил. А оправдание у меня было очень простое — я тогда был еще совсем мальчик. Я, прошу прощения, не попробовал еще ни одной девочки. Поэтому меня не должно было убить. Ранить только. Но ранить уж обязательно.
Весной 44-го осужденный Горин был зачислен в штат 62-ой отдельной штрафной роты и убыл на фронт искупать вину кровью.
В Центральном архиве Министерства обороны до сих пор хранится тот самый приказ № 227 от 22 июля 1942 года, больше известный как «Ни шагу назад». Оригинал. Этот приказ товарищ Сталин писал собственноручно. На то есть прямые указания в тексте — сначала он идет от третьего лица: «Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов…», а потом от первого: «Я думаю, что следует …»
Обычный листок формата «А 4», подшитый в стопку таких же листов — приказов за 1942 год. Синяя обложка. Картонный переплет. Ничем не примечательная такая книжка. Только очень тяжелая. Потому что в ней — миллионы смертей. Миллионы безымянных человеческих
Внизу, под приказом — размашистая подпись: «И. Сталин». Простым карандашом. Эта подпись поражает. В ней, в этом карандаше — вся безграничность, абсолютность его власти. Сталину в голову даже не приходила мысль о том, что его подпись можно стереть или подделать. Не знаю, позволял ли себе какой иной правитель подписывать приказы карандашом. Мне кажется, для него это была своего рода забава — не знаю как он удержался чтобы не опробовать в качестве подписи отпечаток своей трубки.
Обрекая людей, отец народов даже не удосуживался брать ручку.
Отношение к этому приказу до сих пор неоднозначное как у историков, так и у военных. Одни называют его нечеловеческим. По некоторым сведениям, только за год заградотрядами было рассреляно 110 тыс. человек и еще 350 тысяч были отправлены в штрафные роты. Сейчас эти данные ни подтвердить, ни опровергнуть уже не возможно.
Другие считают, что эта мера была оправдана — немцы были уже под Сталинградом, армия бежала, и остановить деморализованных бойцов могли только заградотряды. Известен случай, когда вступивший в бой заградотряд сдерживал немцев более суток. Бойцы НКВД дрались в полном одиночестве и погибли все до одного.
Как бы там ни было, в архивах сохранилась «Справка НКВД СТФ в УОО НКВД СССР о деятельности заградительных отрядов Сталинградского и Донского фронтов. <…> Заградительными отрядами со 2 августа по 15 октября 1942 г. задержано 140.755 военнослужащих, сбежавших с передовой линии фронта. Из числа задержанных арестовано 3980 человек, направлено в штрафные роты 2276 человек, в штрафные батальоны — 185 человек, возвращены в свои части и на пересыльные пункты 131.094 человека. Наибольшее число задержаний и арестов произведено заградительными отрядами Донского и Сталинградского фронтов. Под Сталинградом заградотряды задержали свыше полумиллиона солдат и офицеров. Из них расстреляно свыше 25 тысяч человек…»
В этом же Центральном архиве Минобороны хранится и еще один листок, вырванный из обычной тетради. Чуть обгоревший с одного угла. Уцелевшее штатное расписание сто сорок какой-то штрафной роты. В списке — сто сорок два человека. Дата поступления у всех разная. И причина разная — воровство, антисоветская пропаганда, еще что-то.
А вот дата убытия одна почти у всех — 22 февраля 44-го. В графе «причина освобождения» командир штрафной роты, лейтенант (по старательному ученическому почерку видно, что еще совсем мальчишка), напротив первой фамилии написал «Убит в бою. Вину искупил кровью». Чтобы не повторятся, напротив остальных фамилий он поставил прочерк.
22 феврала 44-го пережили лишь несколько бойцов сто сорок какой-то штрафной роты. Человек тридцать.
Они все погибли через два дня. В следующей атаке.
Вся штрафная война свелась для Мошенника к одной единственной атаке, когда его рота вошла в прорыв, в гибельный мешок, с задачей расширить коридор между двумя немецкими частями.
— Привезли нас на передовую. Было часов пять утра. Впервые накормили досыта. Рванину сменили новыми полушубками, выдали по полному вещмешку патронов. Даже водки налили. Оружия только не дали. Артиллерию и авиацию применять не разрешили. Приказ был — брать живой силой. Хотели сохранить подземные заводы, которых там у немцев много было понастроено.