Оперативная карта
Шрифт:
Конечно, лучше поскорее удрать, но возмездие прежде всего!
— Гарбуза!
Кияшко балетной походочкой семенит к амбару.
Ключи при нем. Однако… Что это? Замки сорваны с петель. Валяются на земле. И один и другой…
Ротмистр распахивает дверь.
— Эй! Выходите!
Куда она там забилась? Кияшко вбегает в амбар…
Да где же она? Что за черт! Да где же…
Навстречу встает заспанный Федосей.
— Где… эта самая?
Федосей скребет в бороде. Он тоже мог бы покинуть амбар вслед за Верой
— Увезли.
— Кто?
— Да эти… здешние… большаки.
— Чего ты тут мелешь?
Но расспрашивать некогда.
— Гарбуза!
Гарбуза тут как тут, в сопровождении двух солдат. Кияшко указующим перстом тычет в сторону Федосея.
— Взять!
Возмездие неотвратимо, приговор должен быть приведен в исполнение, искать эту учительницу уже некогда, ее заменит этот самый Федосей, раз он тоже участвовал в большевистских кознях…
Солдаты хватают Федосея под мышки и волокут наружу. Тот не сразу понимает, куда его ведут.
— Куда ето вы меня?
— Туда!
Кияшко пальцем указывает в небо.
Вот когда доходит до Федосея смысл этого жеста!
— Да рази ет-то возможно? Без суда?
— Я здесь суд!
— Побойси бога!
— Здесь я бог…
Кияшко торопится, и солдаты торопятся.
— Вы только не медлите, ваше благородие, — поторапливает Гарбуза… — Не ровен час…
Но такие дела они умеют делать без промедления. Все делается быстро, точно и аккуратно.
— Ваше благородие…
Гарбуза держит за повод лошадь Кияшко.
— А тех, что стреляли, не видно?
— Говорят, залегли в канаве.
— Проскочим?
Гарбуза скалит зубы.
— Ничего, ваше благородие, проскочим!
…А Славка тем временем бежал. Бежал мимо кустов сирени, мимо берез на обочинах, мимо просветов в листве. И вдруг он почувствовал, что задыхается, что не может больше бежать, ноги налились свинцом, еле отдирает от земли…
Он сразу понял, что это такое, не почувствовал, а понял, вполне сознательно ощутил — страх. «Я боюсь. Мне не хочется умирать. И маме не хочется. Но она согласна умереть, лишь бы я продолжал жить. А я не смогу жить, если мама умрет из-за меня. Поэтому лучше мне умереть. Хотя это очень страшно. Не видеть неба, не видеть деревьев, не видеть маму. Ничего не видеть».
Он перестал бежать и пошел шагом. Шел, раздумывая обо всем этом, не останавливаясь ни на секунду. Он даже не знает, чего стоит его смерть, ошибся Быстров или не ошибся, стоило ли рисковать жизнью или не стоило, цена карты никогда не откроется ему, через час его казнят.
Мама, конечно, не захочет, чтобы он умер, поэтому нужно сразу поговорить с Шишмаревым, вы мужчина, вы офицер, у вас тоже есть мать… А если у него нет матери? Если она только была? Тогда он ничего и не почувствует…
Вот почта! Кто-то стоит меж грядок капусты и смотрит. Почтмейстерша.
— Славушка!
Она кричит. В ее глазах ужас. Она все знает. Он машет ей рукой. Он тоже все уже знает.
Дорожка через капустное поле. Больше уже не придется ему грызть кочерыжки!
Канава…
Вот и волисполком. Но за окнами никого. Его никто не видит. Прямо перед ним буква «П». Серое деревянное «П». Вот как это выглядит. И что-то висит…
Боже мой, да ведь это же Федосей!
Серый, растрепанный, тихий…
И рядом никого. Он перебегает площадь. Сад. Ограда. Через нее вчера прыгал Саплин. Дом. Крыльцо. Галерея. Сени. Передняя. Зала…
Никого!
Бежит на кухню. Там Павел Федорович. Петька. Нюрка. Надежда. Нет только мамы и Федосея.
Павел Федорович глядит на него.
— Прибыли? Очень приятно. Где это вы пропадали?
Он даже не издевается, он просто не знает, что сказать.
— Где мама?!
Все смотрят на Славку.
Из его горла вырывается истерический крик:
— Где мама?!
— Нет мамы, — спокойно говорит Павел Федорович.
— Петя, где мама?!
— Быстров ее спас, — захлебываясь, почти кричит Петька. — Спас и увез куда-то.
Славка чувствует полное изнеможение.
— Я пойду.
— Куда?
— На сеновал. Посплю.
— Вот и ладно, — облегченно говорит Павел Федорович. — Ночь-то небось пропрыгал, возьми тулуп, будто тебя тут и нету.
16
Кто-то дергал его за ногу…
— Слава! Слав… За тобой Григорий…
Это Петя!
— Какой Григорий?
— Как какой? Исполкомовский!
— А что ему?
— Быстров прислал.
Сонная истома соскользнула, как ящерица.
— Что ж ты не говоришь?
Прыгнул вниз, опережая Петю.
— А где он?
— На кухне.
Григорий привстал, увидев Славу, тот возвысился в его глазах, со вчерашнего вечера он объявлен деникинцами государственным преступником.
— Где Степан Кузьмич?
— В волости, у них заседание…
К Быстрову Слава не то что пошел — побежал бы, полетел: где мама?!
Но лучше не выказывать нетерпения. Григорий подскакивает на култыжке и таращит усы, черные, в стрелку, Надежда правильно говорит — как у таракана…
— Чем это ты деникинцев прогневил?
— Узнали, что я комсомолец…
— Они и так знали.
Усы у Григория действительно шевелятся, как у таракана.
— А люди говорят, ты у ихнего полковника револьвер и деньги украл.
Вот тебе и на! На револьвер он согласен, а на деньги нет.
— Нет, деньги я не брал.
— А чего теряться!..
Буквы «П» уже нет перед исполкомом. Где-то в глубине щемит мысль о Федосее. Пострадал самый невинный…
— Где Быстров?
— Там же, где и всегда.