Опергуппа в Лукошкине. Трилогия
Шрифт:
– Никитушка, – глухо раздался за моей спиной бабкин голос, – а не вышел бы ты на пару минут во двор? Не худо бы поруб посмотреть, подследственных проведать… Стрельцам вон по кулебяке снеси. Для них большая честь будет, если сам воевода-батюшка собственноручно попотчует. Выйди, а?
Я взял фуражку, еще раз молча оглядел Шмулинсона и, сочувственно похлопав его по плечу, покинул горницу. Дверь я прижал стоящим в сенях поленом. Почти в ту же минуту в нее яростно забарабанили, и визгливый голос прямолинейно сообщил:
– Не имеете права! Выпустите меня, гражданин
– Приятного аппетита, бабушка! – громко ответил я.
Вопли несчастного были слышны даже во дворе, но очень недолгое время. Стрельцы, несущие охрану у ворот отделения, доложили, что новостей от Еремеева пока не поступало. Я прошел к порубу, торжественно вручил сидящим на бревнышке бородачам по выданной кулебяке и от лица всего отделения поблагодарил за верную службу. Парни аж покраснели от удовольствия…
В порубе было прохладно. Митька, скрючившись, сидел на табуреточке в углу, а у противоположной стены в полулежачем состоянии находились две связанные фигуры.
– Здравия желаю, батюшка сыскной воевода!
– Здорово, виделись… Как тут дела?
– Спокойненько, муха не пролетывала. Мимо меня…
– Это хорошо, мух особенно бей. Как заключенные?
– Ведут себя тихо. Что-то лопочут по-своему, не разбери-поймешь, а более ничем характера не проявляют.
– Попытка к бегству?
– Да куда ж им, сердешным? Стрельцы-то от всей души постарались – на каждом столько узлов, сколько на жабе бородавок.
– Угрозы, подкуп, шантаж?
– Глазами страшно зыркают, – подумав, решил Митяй. – Денег не предлагали… а у них есть?
– Не знаю, спроси…
– Зачем? – подозрительно отодвинулся он. – Мы в милиции на жалованье состоим, нам лишнего не надо… Уж мы и в лапотках походим, а честь свою мундирную от взяток охраним!
– Правильно. А теперь послушай меня. Дежурство сдашь через полчаса, заглянешь к Яге, она с тобой по-свойски потолковать хотела. И запомни раз и навсегда – никогда не слушайся добрых советов Шмулинсона! Поверь, Митя, ты нам слишком дорог…
– Как это? – застенчиво переспросил двухметровый герой.
– В смысле, обходишься очень дорого. Я из-за твоих выкрутасов скоро совсем седой стану, да и бабка не железная. Пожалей нас, а?
Митька горько вздохнул и побожился, что впредь…
Проведя таким образом серьезную профилактическую беседу с личным составом, я преспокойненько вернулся в дом. Абрама Моисеевича в горнице не было. На мой многозначительный взгляд Баба Яга недовольно заворчала у печи:
– Да не съела я его, не съела. Что ж вы меня, совсем за ведьму держите? Трудится он… У мужиков все беды от безделья. Как только заняться нечем, так дурь из башки и прет! Заняла я его общественно полезным трудом на благо отделения…
– Каким?
– По специальности, – пояснила бабка и, открыв мне дверь в свою комнатку, продемонстрировала такую картину… исправительная колония в миниатюре!
На небольшом угловом столе лежали плисовые Митькины штаны, а бледный Шмулинсон, держа иглу
– Супруге его я весточку отправлю, дескать, муж на заработках в отделении батрачит. И даже уплачу по совести, как за художественную штопку, – невозмутимо развернулась Яга.
Я вышел следом, дверь шмулинсоновской темницы захлопнулась. Яга взялась ставить самовар, вроде бы все были при деле, можно без суеты выпить чашечку.
– Ты уж не серчай, Никитушка, что я тут посвоевольничала. Достал он меня, злодей, аж до печенок.
– Все в порядке. Надеюсь, обойдемся без международного скандала…
– Да и пусть поскандалят немного, брань на вороту не виснет, а от нас не убудет. Давай-ка вот ватрушечку…
– Спасибо. Ум-м… вкусно…
– Беда-а-а-а!!! – В горницу с безумными глазами вломились те скучающие герои, которых я угощал кулебякой. (Как я от неожиданности ватрушкой не подавился – ума не приложу!)
– Вставай, сыскной воевода, в порубе беда!
Да-а, зрелище было не из приятных… Когда я подбежал к порубу, оттуда пулей вылетел бледный как смерть Митька. Глаза – круглые, зубы стучат, волосы на голове – дыбом, а руки – по локоть в крови. Объяснить он толком ничего не мог, у бедняги губы прыгали. Я бросился по ступенькам вниз. Оба пленных находились в предобморочном состоянии, на полу у их ног валялся расплющенный в лепешку труп. Явно мужчина, больше ничего сказать невозможно, меня самого от одного взгляда едва не стошнило. Ноги подогнулись, и я неуклюже сполз по стене на последнюю ступеньку. Господи…
Следом, крестясь, спустились двое стрельцов. Мне удалось более-менее ровным голосом приказать им убрать тело. Кое-как, держась за стену, я выполз наверх. Баба Яга чем-то отпаивала Митьку. У забора меня все-таки вытошнило…
Яга силой усадила меня за стол и налила две рюмки с травными настойками, одну горькую, другую сладкую. Я послушно выпил обе. Вроде бы полегчало.
– Как он?
– Митяй-то? В сенях на лавке сидит, дрожит мелкой дрожью и говорить не может. Напуган он, Никитушка, сильно напуган…
– Что же там произошло? Откуда взялся труп? Там же все забрызгано кровью, впечатление такое, словно человека кузнечным прессом размазало…
– Уж и не знаю, что сказать… – развела руками бабка. – Давай-ка ты, соколик, мне помогать будешь. Надо парня нашего в чувство приводить, иначе ничего мы по этому делу не узнаем.
Я молча кивнул. Лично у меня не было даже самой малюсенькой зацепки насчет всего происходящего. Сначала Яга велела привести «пациента» и дала ему в руки кусок коричневого пчелиного воска. Потом я принес полное ведро холодной воды из колодца и поставил в печь большую сковороду на длинной ручке. Митьку посадили перед ведром, а Баба Яга, взяв из его безвольных пальцев уже размягченный воск, бросила его на сковородку.