ОПГ «Деревня» 2
Шрифт:
Императрицу Марию Федоровну царственный супруг напугал до икоты, когда во время обеда, пользуясь его благодушным настроение — та решила попросить о узниках, пребывающих в узилище со времен его матери, Екатерины. Пребывающий в благости Павел, в ответ на просьбу императрицы пересмотреть наказание Радищеву и Костюшко — преобразился до неузнаваемости. Лицо исказила гримаса, по столу ударил кулак, жалобно зазвенели столовые приборы, а изо рта взбешенного императора вместе со слюной вылетело: «Нахуй!»
Дети с восторгом и весельем оживились, младшие застучали ложками и вилками по тарелкам, скандирую только что услышанное от папА, старшие развеселились
Притаившиеся в ожидание неминуемой опалы сановники, бывшие в фаворе при Екатерине — понемногу оживились и пришли в себя. Павел даже княгиню Екатерину Дашкову, с фатализмом встретившую весть о воцарении на престол императора — вызвал в столицу из Москвы. Где вопреки её опасениям — удостоил аудиенции, во время которой хоть и сухо — но признал её былые заслуги и благословил на дальнейшую деятельность в том же духе.
Однажды сведя княгиню с Новиковым в одной из приватных встреч — Павел после наслаждался воцарившимся в обществе переполохом, как результатом этой беседы. Бурлили обе столицы — реформа алфавита и упрощения грамматики захватила умы общества, ломались перья, публиковались статьи и дело порой доходило до оскорблений в пылу полемики. А Павел, устроивший этот переполох в курятнике — потирал руки. По поводу реформы голова не болела, ждал лишь Губина, а там подпишет указ, покажет образец новой азбуки и свод правил — никуда не денутся!
Уж очень ему по душе пришелся упрощенный язык и слог школьной книги для детей, привезенной верным купцом. К чести императора, известие о попаданцах (подкрепленное неопровержимыми вещественными доказательствами), как человек разносторонне образованный — он принял сразу. Оценив как перспективы, так и опасности этого события, связанного то ли с божественным вмешательством, то ли с делом рук человеческих.
С тех пор у него вошло в привычку, встав с утра и как можно быстрее покончив с утренними процедурами — уединиться в кабинете и за чашкой кофе углубиться в чтение книги, изданной в две тысячи двадцать втором году…
Это было сродни садомазохизму, но прекратить чтение было выше сил императора, и каждое утро начиналось с того, что его начинало трясти от подобных этим строк:
«Эпоха задавала вопросы, на которые Павел в меру своего понимания и характера пытался дать ответы. И хотя впоследствии его преемники немало потрудились над тем, чтобы скомпрометировать и окарикатурить царствование Павла, многое из им сделанного укоренилось. Император Павел стал своеобразным символом крайностей „непросвещённого абсолютизма“. За пять лет его правления было издано 2179 законов. И всё для того, чтобы навести порядок и предписать подданным „благопристойное поведение“ согласно представлениям нового монарха.
Неуравновешенный и непостоянный в поступках и мыслях, Павел доводил свои начинания до абсурда. В итоге вместо порядка кругом царил беспорядок, вместо закона — произвол. Венцом подобного управления стало появление в одно утро сразу трёх взаимоисключающих законов!» ©.
Утренние чтения вылились в то, что был вызван придворный ювелир, с приказом изготовить к весне десять золотых табакерок, с императорским вензелем: «Награждать этими табакерками
К прусским порядкам и орднунгу Павел охладел, в государственные дела вникал, но без рвения и пыла. Не спешил что-либо менять, но завел себе большую книгу для записей с черной обложкой, в которую частенько что-то записывал, сосредоточенно морща лоб. Вахт-парад, развод караула и смотры гвардии сократил до минимума, отдав армейское устройство в полное ведение Суворова, неожиданно для многих — приближенного к императору.
Чем больше Павел вникал в содержимое пособия для школьников, тем больше понимал — чем бы ни было вызвано появление людей из будущего, для него это — божественное провидение и знак свыше. «Удавить бы этого ренегата подлого, что всего лишь жалкие крохи знаний умыкнул», — с досадой размышлял Павел: «жди теперь купца, мучайся неизвестностью!»
Нести в одиночестве бремя знания о будущем было невыносимо и Павел, скрепя сердце — посвятил в это двух человек. Катеньку Нелидову, свою давнюю любовницу и наперсницу и Александра Васильевича. Что благотворно сказалось на самочувствие — Катенька отлично справлялась с вспышками гнева императора, а Суворов — загорелся подобно Павлу. Порываясь сам отправиться на Урал, однако Павел его пока не отпускал, отговаривая: «Успеешь ещё, Александр Васильевич! Дождемся купца с вестями, а там и поедешь», — и тут же, задумываясь: «возможно и бунт подавлять…»
Суворов, про которого в учебнике гадостей не было пропечатано — к потомкам заранее относился с симпатией и каверз от них не ждал. Но с Павлом соглашался, так же всячески поддерживал политику выжидания с реформами и указами, до появления более подробной информации. Павел, морально раздавленный знанием о своем недолгом и таким нелепым, со слов потомков правлении — нашел в Александре Васильевиче опору.
— Не робейте, ваше величество! — Предвкушал Суворов. — Такие козыри нам судьба раздала, что грех не воспользоваться!
С тех пор у них вошло в привычку собираться втроем по вечерам, обсудить текущее положение дел, строить догадки о том, что привезет купец и перечитывать учебник. Павла эти вечерние посиделки успокаивали и морально поддерживали, после них он спокойно засыпал, уверенный, что всё образуется. И уже известную потомкам историю — получиться переиграть. А утром просыпался, поторапливал лакеев и спешил в кабинет, читать и скрипеть зубами:
«Павел I старался всюду поспевать, во всё вмешиваться, всем руководить. Он желал регламентировать и контролировать даже мысли подданных. Не случайно при нём расцвели парадомания и муштра. Эта строжайшая регламентация имела свой смысл: с солдатской прямолинейностью император считал, что выстаивающий часами на карауле, вышагивающий на вахтпараде офицер уже не станет зачитываться „развратной“ французской книжкой, пропитанной якобинским духом, или участвовать в дворцовом заговоре. Армия — да что армия, вся Россия! — должна была превратиться в огромную казарму, в которой предписано не рассуждать, а слепо исполнять волю монарха». ©.