Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию
Шрифт:
На другой день по прибытии нашем к городу персидский купчина и другие купцы опять прислали послам разных плодов и велели спросить: «намерены ли они ехать дальше сушей или морем? Теперь весьма удобное время для сухопутной поездки, так как русский посол, ожидаемый через 3 дня в Терках на возвратном его пути из Персии, доставит с собой до самой границы 200 верблюдов и столько же мулов; с ними мы могли бы желанным образом двинуться в путь и в безопасности пройти через область дагестанских татар, которые являются архиразбойниками вместе со своим шемхалом или верховным главой; они, купцы, пошли бы вместе с нами». Поэтому поводу наши послы тотчас же попросили у воеводы пропуска через сушу и одновременно послали нашего персидского переводчика, Рустама, для получения верных сведений, к дагестанской границе, лежащей в 6 милях за Терками. Однако персы с их животными уже успели вернуться. Воевода сначала наотрез отказал в нашей просьбе, по потом, когда он узнал, что персидские средства передвижения уже не имеются на месте, он велел сказать через полковника: он намерен не только разрешить нам путешествие по суше, хотя он и не имеет на то
В эту ночь на корабле поднялся большой спор и мятеж среди боцманов, возмутившихся против шкипера Михаила Кордеса. Некоторых из них пришлось заковать в железо. На следующий день по этому делу открыто производился суд. Была выслушана жалоба означенного шкипера, допрошены были также и обвиняемые, произведено было строгое расследование, и парусник Тис [278] Мансон, в качестве зачинщика, был присужден к тюрьме, в которой он должен был оставаться в Терках до нашего возвращения. Воевода, по просьбе послов, прислал полковника, который был одет в панцирь, под кафтаном, и в железные рукавицы; с ним был какой-то князь в красном бархатном кафтане. Они увели арестованного боцмана.
278
Тис — сокращ. Маттис, т. е. Матвей.
4 ноября мать Мусала через посланных благодарила послов за дружбу, оказанную во время путешествия ее сыну, и просила, чтобы послы до своего отъезда зашли к ней и получили от нее благословение на дорогу.
После обеда явился знатный перс с несколькими слугами из города, чтобы приветствовать послов. Это был кастрат; его прислал шах персидский, чтобы увезти сестру татарского князя Мусала к шаху для брака. Он обещал оказать всяческую службу послам. Он, вместе со своей свитой, так охотно пробовал наши напитки, что все они не знали, как ушли с судна, и одного из слуг, как мертвое животное, в бесчувственном состоянии пришлось с корабля спустить в лодку.
6 того же месяца я с фон Мандельсло и другими нашими знатнейшими служащими был отправлен, чтобы подарить воеводе большой бокал, а обер- и унтер-канцлеру каждому по перстню с рубином; кроме того, мы должны были приветствовать князя Мусала вместе с его княгиней-матерью и пожелать всякого благополучия по случаю счастливого возвращения ее сына. Нас везде хорошо приняли и великолепно угостили фруктами, водкой, пивом, медом и вином. Здешний воевода проявил такое же великолепие и пышность, как нижегородский. Среди других разговоров он упомянул и о природе и свойствах персов, которые «произносят очень любезные и льстивые речи, но не заслуживают даже наполовину веры в свои слова, так как дела соответствуют их поступкам едва наполовину».
Князь Мусал принял нас любезно перед своим двором и провел нас к матери своей в большой выстроенный из глины зал, 4 стены которого были полны сводчатых ниш, где частью стояли красиво убранные и уложенные шелковыми и бумажными одеялами кровати, частью же лежали разные вытканные и шитые пестрым шелком и золотом платки. По сторонам стояли несколько ящиков, которые были наполнены подобными же вещами и застланы коврами. Вверху у стен под потолком висели два ряда пестро раскрашенных деревянных и глиняных сосудов. Колонны внутри дома были обвешаны многими красивыми саблями, луками и стрелами. Старая княгиня, высокая осанистая матрона лет 46–60, по имени Бикэ, сидела на стуле в длинном черном, подбитом соболями кафтане или спальном халате. Сзади на голове у нее был прикреплен надутый бычий пузырь, который, подобно голове, был обвит флером, шитым шелком и золотом; вокруг шеи был надет пестрый шелковый платок, концы которого свисали вниз и были распущены на плечах. За ее стулом стояла прислужница, с таким же пузырем на голове. Говорят, это — признак вдовства. По правую сторону ее помещались 3 ее сына; из них 2-младших были и простых крестьянских одеждах и в накинутых войлочных плащах; за ними стояли несколько слуг, которые из-за недавнего убийства старшего сына надрезали себе лбы. По левую сторону помещался длинный ряд старых татар, представлявших собой придворных офицеров и советников. После того как княгиня Бикэ любезно ответила нам на наше приветствие, она велела поставить рядом с собой несколько стульев и нам присесть на них. Так же точно перед нами был поставлен небольшой стол, который был уставлен всякими фруктами, медом и водкой. Несмотря на нашу просьбу, сыновья не желали садиться при нас, указывая на то, что у них не принято, чтобы во время бесед или при чужих гостях они могли сесть в присутствии своей матери; напротив, они должны из почтения к ней все время стоять и прислуживать.
После того как мы некоторое время поели, а княгиня и сыновья и советники вдосталь попробовали нашу одежду спереди и сзади и с изумлением осмотрели ее, она сама подала каждому из нас по серебряной чаре, полной очень крепкой водки, как говорят, приготовленной из пшена. То же сделал и князь Мусал, примеру которого последовали его братья. Нас попросили, чтобы мы разрешили и слугам нашим выпить, что она им поднесет. Тем временем за княгиней открылась дверь в комнату, в которой можно было видеть много женщин. Впереди всех стояла ее дочь, выдававшаяся замуж за шаха персидского, барышня лет 16, прекрасной белизны и чистоты лица, с черными, как смоль, свисавшими сзади кручеными локонами. Находившиеся в этом помещении столь же, как и находившиеся вне его, любопытствовали посмотреть на нас и на наш костюм; они глядели одна через другую; зачастую, по кивку Бикэ, закрывали дверь, но потом опять открывали ее. Они
В конце концов, когда персидский посланец жениха, по обыкновению своему, пришел и сюда, дверь к женщинам была поспешно закрыта, и более ни одна из них не показывалась. Вскоре после этого мы простились и пошли посмотреть татарский город. Здесь нас встретили несколько красивых молодых татарских женщин в разнообразных крашеных рубахах. Они без стеснения хватали нас и не хотели раньше отпустить от себя, пока ими не был вполне ощупан и осмотрен наш костюм.
6 того же месяца купчина дал нашему послу прочитать письмо, которое, по его словам, дербентской губернатор отправил в ответ ему на его письмо из Астрахани от 25 сентября. В этом письме султан выражал сердечную радость по случаю нашего прибытия и советовал, чтобы купчина приезжал не раньше, как доставив по водному пути и нас с собой.
17 того же месяца персидский толмач Рустам прибыл обратно с дагестанской границы с сообщением, что персы не только убрали назад всех верблюдов и все повозки, но также забрали и все дерево и весь хворост, чтобы пользоваться ими во время плохой дороги. Поэтому было решено, что дальше мы поедем водой.
8 того же месяца мать Мусала отправила послам подарки, а именно: двух овец, 60 кур, а также другие съестные припасы и напитки. Так же точно и старший канцлер [дьяк] русский прислал одну овцу, полбочки масла и бочонок меду. После полудня пришел Мусал, чтобы проститься с послами. Он привел с собой дагестанского мурзу, брата того, что княжил в Тарку; поверх простой одежды у него надет был мохнатый войлочный плащ, подобно как у других простых татар. Он сказал, что пришел нас проводить до резиденции своего брата в Тарку. Он был высокомерного нрава; ему не нравилось, что к Мусалу относились дружелюбнее и любезнее, чем к нему; он не захотел также стоя пить здоровье великого князя, а когда Мусал продолжал настаивать на том, чтобы он встал и сказал, знает ли он, в чьей он земле, он высокомерно отвечал: он сомневается в том, в земле ли он великого князя или своей собственной (Терки и вся эта область раньше принадлежали татарам). С Мусалом он начал браниться, говоря, что, хотя тот и ходит в красивых одеждах, все-таки он не что иное, как раб великого князя; он же в своих простых одеждах князь свободный, никому, кроме Бога, неподвластный; в конце концов, он вовсе не захотел пить здоровье великого князя, поднялся и уехал. Слуги его унесли у нашего пастора его серебряную ложку и нож, случайно лежавшие на столе, а от моего камзола, крепко уложенного на моей постели под подушкой и другими вещами, совершенно отрезали и захватили с собою свисавший вниз рукав.
Мусал же с послами продолжал веселиться и, в конце концов, попросил за нашего арестованного боцмана, чтобы его выпустили из темницы и милостиво приняли вновь, что и было исполнено. Поэтому меня с гофъюнкером поздно вечером послали в город к воеводе, чтобы вновь освободить арестанта и в то же время пожаловаться на никуда негодного и сбежавшего третьего дня русского лоцмана. Ночью за нами был послан лакей, чтобы сообщить, что ветер благоприятный и что нам следовало бы спешить на корабль, даже если мы ничего не успели справить. Когда, однако, мы, вполне исполнив поручение, вернулись к морю, то корабль уже успел подвинуться вперед, но, так как ветер вдруг стал дуть в обратную сторону, нам пришлось грести против ветра. Мы должны были поэтому бросить якорь. Тем временем воевода прислал нам свои подарки, а именно: 100 штук копченой рыбы, 4 бочки пива, и бочку французского вина, и бочку меду, и бочку уксусу, 2 овец, 4 длинных пряника и несколько хлебов. Слуги, принесшие эти подарки, получили несколько рублей деньгами и вволю водки; достаточно напившись, они, ударив челом, уехали.
Глава LXXIX
(Книга IV, глава 14)
Дальнейшая поездка морем до кораблекрушения. Также о горах Кавказ, Тавре и Арарате
10 ноября мы рано утром с ветром с ЮЗ стали под паруса, желая направиться к пограничному городу в персидских владениях, Дербенту. К полудню мы издали увидели большую лодку, плывшую к нам навстречу. Она сначала шла вправо от нас, затем направилась прямо в нашу сторону; при этом то она становилась под паруса, то убирала их. Когда она подошла поближе и мы заметили, что она боится нас и уходит, Б[рюггеман] велел направить наш курс прямо на нее, людям нашим стать под ружье и в то время, как лодка находилась на расстоянии выстрела от нас, дать выстрел из орудия, нацелив его рядом с лодкой. Бедные люди, сильно испугавшись, убрали свои паруса. Когда мы подошли к ним, то оказалось, что это персидские торговцы фруктами, с яблоками, грушами, квитами, орехами и т. п. На лодке был брат нашего персидского лоцмана. Когда он услышал, что ему серьезно приказывают пристать к борту, и в то же время увидел своего брата, он стал жалостливо говорить: «Ах, брат, ты захвачен в плен этими чужими людьми: как случилось с тобой это несчастье? Не могу помочь тебе, так как и меня сейчас берут в плен». Хотя брат по-турецки и закричал ему: «Korchma, duschman lar dekul» («не бойся, это не враги»), он все-таки, ошеломленный неожиданным чуждым видом нашим и встречей среди нас брата, ожидавшегося им на собственном его судне, не мог понять, в чем дело, и думал, что брата его принуждают так говорить. Он печалился до тех пор, пока брат не рассказал ему, почему он у нас и что собственное его судно идет за ним следом. Тогда он успокоился, пришел на корабль, подарил послам разных фруктов, а наши люди купили у него пять больших яблок за 1 зекслинг и столько же груш, а также 50 грецких орехов за 1 зекслинг. Послы за его подношение дали ему денег и водки и отпустили его. Таким образом закончилась эта яблочная война.