Опоенные смертью
Шрифт:
Друид потихоньку, движимый творческим любопытством просочился в номер, он ожидал снова стать случайным свидетелем страсти.
Но Фома читал мерным голосом: — "…Если вы не хотите, чтобы я вас проткнул насквозь, поднимайтесь помедленнее.
Хантер повиновался.
— Можно мне обернуться, Майк?
— Валяйте, старина, но без глупостей.
— А что теперь, Майк?
— По-моему я выиграл во втором раунде.
— Несомненно, но остается ещё дополнительное время!.."
Это был совершенно обыкновенный детектив, но как красиво он его читал! Стоя, приклонив одно колено, перед её постелью, держа
Скульптурная композиция "Побег от жизни — сон", созданная самой жизнью, таким образом, была завершена.
— Я написал рассказ, где два героя — он и она, вы были их прототипами, на машине времени залетают к нам, на Урал, из будущего, и… сходят с ума, от бессмыслицы, великолепной бессмыслицы жизни! — сказал Друид, глядя в потолок с утра.
— Подлец. — Буркнул Фома, не отрывая головы от книги, на которой он вчера заснул. — Это ты нас закодировал на сумасшествие! А я-то дума, что же здесь не так?..
Она проснулась, приподняла голову и застонала.
Держи её, Друид! Держи, я побежал за пивом, — засуетился, одеваясь в свой авангардно расписной тулуп, Фома.
— Но уже тепло! Весна во всю! Весна!.. — выкрикнул Друид вслед невменяемому другу.
— Иллюзия! Это просто ты про весну во сне написал. Нас не проведешь. В суровом климате то, что вы называете весной — является лишь климаксом зимы. — Выкрикнул через плечо Фома и убежал.
— Зачем ты так? — спросил Друид, застыв и не решаясь даже погладить её по волосам.
— А что ты не понял? Тоже мне… про-за-ик, — презрительно хмыкнула она, — Пока я хулиганю, вы навытяжку стоите. О боже! — воскликнула она, и оторвавшись от плеча Друида, уж было хотевшего её обнять, рухнула на подушку головою.
— Аля, Алечка! — Друид стоял перед её постелью на коленях, — Но ты ж как камикадзе! И всех нас живых превращаешь в шутов постоянно последнего акта! Я понял. Понял! Но как же дальше жить?.. Агония какая-то. Агония. У всех, кто хоть чего-то начинает понимать, я вижу признаки агонии! А ты… ты просто…
— Агония, от греческого слова агони — соревнование, состязание, простонала она.
— С чем состязание?! С чем?!
— Со смертью. Какая долгая зима! Я больше не могу без солнца.
ГЛАВА 28
"Вы выиграли во втором раунде…" — навязчиво крутилась фраза в голове у Фомы из прочитанного детектива. И тут же её перебивали вчерашние выкрики Друида: "Агония!.. Состязание!.. Агони!.." Он брел за Алиной по зоне Нижнего Тагила и ничего не видел кроме её, чуть всклокоченного, затылка. Да… их связь давно превратилась в безмолвное соревнование. В соревнование… за что?.. И не расстаться уже, как расстаются неудавшиеся любовники — с истерикой, слезами и скандалами, с взаимными обвинениями бог весть в чем, или молча улизнув от неприятностей. Нет. Они как два соперника объединились, не ради победы одного из них, а ради того чтобы не падать до борьбы с неравными себе. Куда-то же нужно девать энергетическую силу…
"И началась безмолвная борьба… Зачем? — думала Алина, — Как хорошо достигнуть пьедестала смерти победителем… Кого? Чего?.." — и усмехалась
А если б у тебя был миллион долларов? — прищурившись спросила Алина заключенного.
— Тогда б я здесь бы не сидел, я бы… — и лицо его потеплело от мимолетной едва уловимой глазу улыбки, — Я бы… грелся на пляже, на море… я б…
— Море… — задумчиво прокряхтел не опохмелившийся с утра Фома. Пространный взгляд его скользил по грязным дощатым стенам комнаты. Но тут он заметил, что пол недавно постелен пахнущими сосновой смолой досками и понял, что что-то тут не так. Что-то неправильно, но что?.. Прошелся по комнате, пока она брала интервью, пытаясь восстановить в себе логически настроенный мыслительный процесс. Но в голове было тихо, лишь поскрипывали его шаги. Яркий луч солнца пробился сквозь мутное окно, и словно ослепил привыкших к полумраку. Пошел снег. Казалось, что снова началась зима. Словно круг её нескончаем — лишь чуть поотпустит, и вновь первый снег. А ведь уже скоро май…
— Море… — закивала Алина, — Рестораны, пляжи, вернисажи… И ты в белом костюме! Как король! И девочки с голыми плечиками… и дамы с полными грудями — все твои!
— О бабах ни слова, — полушутя, полусерьезно пресек её перечисления рая япи Фома.
— Ни слова, — угрюмо кивнул осужденный.
Сопровождавший их воспитатель в погонах похотливо покраснел, захихикал и отвернулся.
— Неужели ради этого и стоит… — она осеклась. На неё смотрел не вор уголовник — на неё смотрел маленький загнанный, замызганный, несчастный человечек. Быть может, он никогда не видел моря, хотя чуть что — все воры раньше гоняли в Сочи на три ночи. Там их и ловили… Но почему же море? спросила она Фому.
— Размер другой.
— Ну да, — кивнул несчастный пойманный воришка, — Масштабность.
— Да нет. Другой размер строки, — Фома смотрел на Алину и говорил лишь ей, не обращая внимания на удивленных воспитателя порока и носителя его, Сравни "Илиаду" и так… стишки. Размер иной — дыхание другое. Дыхание меняется — и внутреннее время измеряется иначе. Море, как понятие, исключает суетность. Море… Лишь ты и вечность…
"Лишь ты и вечность… — повторила она про себя, но почему-то не вспомнила Лазурного берега, вспомнила пустыню, и поплыли перед глазами Египетские, уже рассыпающиеся бывшие горы за горизонтом и мелкие осколки их под ногами…поступь бедуина, поступь верблюда… Взгляд бедуина полный внутреннего достоинства. Словно только он знает нечто, что тебе — хилому туристу не дано. А что он знает? Что такого?.."
И пошла по комнате, не видя комнаты, и пошла по длинному узкому коридору, не видя коридора, и смотрела в туманный заснеженный просвет в конце туннеля серой узости. И вышла на свежий воздух. Шел снег. Крупные хлопья. Оглянулась — кругом дощатые бараки, побеленные снегом, — где она? В древнерусском городище? Нет. В лабиринте. В лабиринте первичных построений…
— По зоне передвигаться в одиночестве нельзя, — догнал её Фома.
— Да брось ты. Что здесь может случиться? Все так глупо, что все ничтожно. Все. Все так… Лишь шевелится, а кажется — что живет.