Оппозиционер в театре абсурда
Шрифт:
– Пап, тебя ограбили? – спросил черноволосый мальчик, уже известный нам как Паша.
– Нет… Хуже… Это шантаж! Хотят мой бизнес отобрать.
– На все воля Божья, – лихорадочно зашептала женщина. – Может, именно это обратит тебя к Богу?!
– Ты издеваешься?
– Игорь, солнце, мне всегда казалось, что богатство мешает тебе прийти к Богу. Как сказано в Евангелии – «легче верблюду пройти сквозь угольное ушко, чем богатому – в рай…» Задумайся, Игорь, это знак!
– А живешь ты на чьи деньги?
– Куском попрекаешь? Тебе никогда не понять меня! С тобой просто
– Ну вот, а ты еще хочешь, чтобы я тоже в бизнес подался, – усмехнулся Паша и тоже ушел к себе.
– Семейка… – прохрипел Игорь, снимая пальто. Ему никак не удавалось раздеться – болело плечо.
– Чего стоишь, как истукан? – набросился он на старшего сына. – Мог бы помочь.
– Чем? Нет уж, папачос, извини, это твои проблемы, – холодно улыбнулся сын Денис и тоже ушел.
– Расползлись по своим углам, как тараканы в свои норы, – ворчал Игорь. – Танька, может, все-таки лед достанешь? Или что там у тебя в аптечке? Синяки же завтра будут.
– Ты сам можешь достать все, что тебе нужно. А я лучше помолюсь за тебя, – донесся из комнаты голос жены. – С таким муженьком живешь, как на пороховой бочке…
Действие 6
– Ах, мама, с каким мальчиком я вчера познакомилась… – потягиваясь, пропела только что проснувшаяся Марьяна.
Она жила с матерью, Маргаритой Николаевной, в одной из крошечных комнаток большой коммунальной квартиры. Окно ее выходило прямо на стену противоположного дома, так что Марьяна наизусть уже знала узор из трещин этой желтой грязной стены… Высоченный потолок с облупившейся лепниной, беленые, пожелтевшие стены, старый диван-кровать, на котором мать и дочь спали вместе, платяной шкаф с незакрывающимися дверками, письменный стол, несколько стульев да еще маленький, дребезжащий от старости холодильник – вот и все убранство их убогого жилья. Маргарита Николаевна гладила белье на столе, который служил также и для приготовления пищи, и в качестве обеденного, и на нем же Марьяна писала свои сюрреалистические миниатюры. Услышав возглас дочери, мать живо обернулась:
– А что за мальчик?
Дочка на маму ничуть не походила: маме было уже сильно за шестьдесят, ее жилистые руки выдавали многолетнюю привычку к физическому труду, клочковатые седые волосы пострижены по-мужски, лицо отталкивающе некрасивое, длинное, лошадиное, с крупным мужским носом, мелкими, близко посаженными глазами. Отсутствие зубов еще усиливало отталкивающее впечатление и сильно старило ее.
– Да так… пока ничего серьезного. Просто обменялись телефонами… Мам, может, мне на работу выйти?
– Куда это еще?
– Ну, не знаю куда… Не могу же я вечно на твоей шее сидеть. Надо работать.
– Так и работай! – живо откликнулась мать, со стуком ставя утюг на металлическую подставку. – Я первая тебе говорю – работай! Работай, как вол, как раб на галерах! Пиши картины, ну, рассказы там свои… Пиши, дочь, пиши! В рассказы я не особо верю, а вот художественный талант у тебя есть! Да и как не быть – папа твой был ге-ни-альный художник! Пиши картины, работай над собой! Ты должна прославиться! Я
– Уголок Михайловского парка?
– Ну да, ну да.
– Так вчера закончила.
– Вот и иди, продавай. Продашь – будут у тебя деньги.
– Да что там за деньги?.. Мама, мне большие деньги нужны!
– Ну, уж прям и большие… На что это?
– На компьютер, к примеру. Вчера на студии один новенький был, так он чуть с дуба не рухнул, когда мои каракули увидел. Неудобно как-то…
– Нуу, дочь, выбирай, или рамочки с кисточками, или компьютер. Рисовать можно и без компьютера, а писать твои рассказы – обойдешься. Вот когда рассказы эти твои начнут деньги приносить, вот тогда и купишь компьютер… Компьютер, компу-тер… тьфу, язык сломаешь, зачем он? Баловство одно…
– Ах, мама, какая же ты дремучая! – в сердцах воскликнула Марьяна.
Через два часа она уже стояла на Невском возле ограды Екатерининского сквера. Здесь копошилась своя жизнь: экскурсовод продавал билеты под монотонную запись диктора:
– …Сейчас самое подходящее время для автобусных экскурсий…
Причем это самое подходящее время было и в дождь, и в жару – запись не менялась. Художники выставляли напоказ свое творчество – портреты великих, чтобы показать умение передать сходство, шаржи, пейзажи. Марьяна, страшно смущенная, пристроилась чуть поодаль, разложила мольберт, примостила на газетку свои немногочисленные картины.
– Смотрите-ка, – глумливо выкрикнул толстяк, обмотанный красным шарфом. – Опять эта мазила пожаловала!
– Пусть ее… – добродушно ухмыльнулся мужик с седой бородой, в берете, низко надвинутом на глаза. – Нам она не конкурент, а девчонка хорошенькая, как картинка… Яркая такая… глядишь, покупателей к нам подманит. Иди поближе, девочка, – ласково кивнул он ей.
Марьяна, которая привыкла к другому приему от художников, приободрилась и придвинула свое живописное хозяйство поближе.
– Здрасьте, – заискивающе улыбалась она. – Я ненадолго. Мне уже бежать надо. Я только чуть-чуть постою. Спасибо. («Ооо, проклятый враждебный мир…» – стонала она про себя).
Седая борода оказался прав – интересующиеся искусством, мельком скользнув взглядом по картинкам Марьяны, устремлялись к ним и уже более внимательно рассматривали их работы. К нескольким художникам уже подсели клиенты, пожелавшие запечатлеться на полотне. А она все стояла возле своих невостребованных работ, отворачиваясь от промозглого сырого ветра. Но ветер не отставал – трепал легкий пуховик, забирался в прорехи на джинсах. На литературной студии Марьяна выдавала эти свои джинсы как дизайнерские, на самом деле это были просто старые, до дыр вытертые штаны, которым она с помощью ножниц и цветных ниток придала вид живописных лохмотьев.