Оппозиция как теневая власть

Кара-Мурза Сергей Георгиевич

Конечно, этих людей в их шатании не занесло бы так далеко, до истерики, если бы в КПСС имелась возможность открытых дебатов, борьбы мнений. Они бы спустили свой пар, выдохлись бы (уже сегодня похожи на проткнутую надувную игрушку). Но их держали, как горячих псов на привязи — Гайдара в «Правде», Афанасьева в «Коммунисте», а кого вообще в ссылке — послом в Канаде. Стоило снять ошейник и крикнуть «ату!», как они и понеслись, рыча и кусаясь.

Но это — экстремисты. Они мчались, чувствуя, что сзади их подпирает значительная часть «культурного слоя». Эта часть двигалась именно к социал-демократии. А Гайдар с Яковлевым просто проскочили уговоренный финиш (сейчас кое-кто пытается «вернуться», но весьма неуклюже). Мы отвлекаемся даже от предположения, что на них, видимо, по пути кто-то надел

новый ошейник — но это уже дело «компетентных органов». Не в них суть, а в повороте ума множества наших инженеров, учителей и м.н.с. Какие они себе воздушные замки построили, мечтая о передаче заводов и земли в частную собственность? Ошиблись ли они, и если ошиблись — в чем корень? Как связан с их сдвигом «соблазн социал-демократии» в КПРФ? Она просто от них отстает — или это совершенно иное явление?

Сейчас уже и ребенку ясно: в своих надеждах наши социал-демократы ошиблись, причем трагически. Беда России и всего европейского мышления в том, что левая интеллигенция, вскормленная рационализмом и гуманизмом Просвещения, равнодушна к фундаментальным, «последним» вопросам. Беда России особенная, потому что у нас эта «прослойка», нахватавшись обрывков марксизма (и даже из него выбросив фундаментальные идеи), возглавила мощные движения народа. Слепой приобрел силу народа — и молот, и меч.

Предупреждали об этой беде и Достоевский, и изгнанные философы — напрасно. Пока у власти был «необразованный» Сталин (а на деле — образованный православной семинарией, жизнью и русской литературой) и поднятые из жизни «кухарки» — дело шло, хоть и с травмами. Как пел Высоцкий, «и цены снижали, и текли, куда надо, каналы — и в конце куда надо впадали». Те люди знали ответы как раз на фундаментальные вопросы — «куда надо?», — но они уже не могли конкурировать с Либерманом и Заславской. И когда отстоялись «сливки общества», выращенные в духовной теплице, а «кухарок» вернули на кухню, были забыты и ответы, и даже вопросы.

Маркс, указав Европе на призрак коммунизма, видел его не просто принципиальное, но трансцендентное, «потустороннее» отличие от социализма. Вступление в коммунизм — завершение огромного цикла цивилизации, в известном смысле конец «этого» света, «возврат» человечества к коммуне. То есть, к жизни в общине, в семье людей, где преодолено отчуждение, порожденное собственностью. Социализм — всего лишь экономическая формация, где разумно, с большой долей солидарности устроена совместная жизнь людей. Но не как в семье. «Каждому по труду» — принцип не семьи, а весьма справедливого общества (кстати, главная его справедливость в том, что «от каждого по способности» — даже этого наши истматчики не поняли).

Рациональный Запад за призраком не погнался, а стал помаленьку наращивать социализм. Он ограничил себя социал-демократией (коммунисты Запада — наш отблеск на той стороне). Ее великий лозунг: «движение — все, цель — ничто!». Уже здесь — духовная несовместимость с коммунизмом. А подспудно — несовместимость религиозная, из которой вытекает разное понимание времени. Время коммунистов — цикличное, мессианское. Оно устремлено к некоему идеалу («светлому будущему», Царству свободы — названия могут быть разными, но главное, что есть ожидание идеала как избавления, как возвращения, как второго пришествия у христиан). Время социал-демократов линейное, рациональное, «цель — ничто». Здесь — мир Ньютона, бесконечный и холодный. Можно сказать, что социал-демократов толкает в спину прошлое, а коммунистов притягивает будущее.

Социал-демократия чище всего там, где человек прошел через горнило Реформации. Она очистила мир от святости, от «призраков» и надежды на спасение души через братство людей. Человек стал одиноким индивидуумом. В Швеции индивидуум дорос до рационального построения более справедливого общества — добился социальных благ и прав. А личные права и свободы рождались вместе с ним, как «естественные».

Подумайте, откуда взялся сам термин социал-демократия. Демократия на Западе означала превращение общинного человека в индивидуумов, каждый из которых имел равное право голоса («один человек — один голос»). Власть устанавливалась снизу, этими голосами. Но индивидуум не имел никаких социальных прав. Он имел

право опустить в урну свой бюллетень, лечь и умереть с голоду. Социал-демократия — движение к обществу, в котором индивидуум наделяется и социальными правами.

История для социал-демократии — не движение к идеалу, а уход от дикости, от жестокости родовых травм современной цивилизации (капитализма) — но без отрицания самой этой цивилизации. Это — постепенная гуманизация, окультуривание капитализма без его отказа от самого себя. А в чем же его суть? В том, что человек — товар на рынке и имеет цену, в зависимости от спроса и предложения. А значит, не имеет ценности (святости), не есть носитель искры Божьей. Если это перевести в плоскость социальную, то человек сам по себе не имеет права на жизнь, это право ему дает или не дает рынок.

Это ясно сказал заведующий первой в истории кафедрой политэкономии Мальтус: «Человек, пришедший в занятый уже мир, если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на земле. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор».

Становление рыночной экономики происходило параллельно с колонизацией «диких» народов. Необходимым культурным условием для нее был расизм. Отцы политэкономии А.Смит и Рикардо говорили именно о «расе рабочих», а первая функция рынка — через зарплату регулировать численность этой расы. Все формулировки теории рынка были предельно жестокими: рынок должен был убивать лишних, как бездушный механизм. Это могла принять лишь культура с подспудной верой в то, что «раса рабочих» — отверженные. Но когда я указываю на этот простой факт: классовый конфликт изначально возник как расовый, Косолапов возмущается. Он переносит культурные нормы России на совершенно иную реальность.

Историки указывают на важный факт: в первой трети ХIX века характер деградации английских трудящихся, особенно в малых городах, был совершенно аналогичен тому, что претерпели африканские племена: пьянство и проституция, расточительство, потеря самоуважения и способности к предвидению (даже в покупках), апатия. Выдающийся негритянский социолог из США Ч.Томпсон, изучавший связь между расовыми и социальными отношениями, писал: «В Англии, где промышленная революция протекала быстрее, чем в остальной Европе, социальный хаос, порожденный драконовской перестройкой экономики, превратил обнищавших детей в пушечное мясо, которым позже стали африканские негры. Рациональные аргументы, которыми в тот момент оправдывали такое обращение с детьми, были абсолютно теми же, которыми впоследствии оправдывали обращение с рабами».

Хлебнув дикого капитализма, рабочие стали разумно объединяться и выгрызать у капитала социальные права и гарантии. Шведская модель выросла из голода и одиночества начала века. Не устану рекомендовать прочесть роман Кнута Гамсуна «Голод». В зажиточном Осло молодой писатель был одной ногой в могиле от голода — уже и волосы выпали. Ему не только никто не подумал помочь — он сам не мог заставить себя украсть булку или пирожок, хотя это было не трудно. Святость частной собственности и отсутствие права на жизнь были вбиты ему в подсознание так же, как святость его личных прав гражданина.

Как же социал-демократы «окультурили» этот расово-классовый конфликт? Доказав, что выгоднее не оскорблять рабочих, а обращаться с ними вежливо, как с равными. Так же теперь обращаются в США с неграми. Но социал-демократы были частью этого процесса: отказавшись от «призрака коммунизма», они приняли расизм империалистов. Вот слова лидера Второго Интернационала, идеолога социал-демократов Бернштейна: «Народы, враждебные цивилизации и неспособные подняться на высшие уровни культуры, не имеют никакого права рассчитывать на наши симпатии, когда они восстают против цивилизации. Мы не перестанем критиковать некоторые методы, посредством которых закабаляют дикарей, но не ставим под сомнение и не возражаем против их подчинения и против господства над ними прав цивилизации… Свобода какой либо незначительной нации вне Европы или в центральной Европе не может быть поставлена на одну доску с развитием больших и цивилизованных народов Европы».