Оппозиция как теневая власть
Шрифт:
Против этого отношения к человеку бунтует и чувство католика, но капитализм всюду несет протестантскую этику — она меняет социальные институты. Приюты, которые устраивает в Испании церковь, еще теплы и человечны. Бегают и смеются дети, что-то жуют старики, в руке стакан вина. Но это исчезает, вытесняется «социальной защитой». А она подспудно видит в своих подопечных именно отверженных. Как-то, проходя зимой в Барселоне мимо ночующего на улице старика, я спросил друга, почему же правительство социал-демократов не поместит этих бедолаг в какие-то ночлежки — ведь копейки стоит. Объяснение меня поразило. Для бездомных есть общежития, но отношение там настолько бездушно, что
Социал-демократия произвела огромную работу, изживая раскол между обществом и «расой отверженных», превращая подачки в социальные права. Только поняв, от чего она шла, можно в полной мере оценить гуманистический подвиг социал-демократов. Но мы-то в России начинали совершенно с иной базы — с человека, который был проникнут солидарным чувством. Глупо считать это лучшим или худшим по отношению к Западу — это иное. Ну не может уже Россия пройти путь Запада, что же тут поделать! Не было у нас рабства, да и феодализм захватил небольшую часть России и очень недолгое время. А капитализм вообще быстро сник.
Именно глубинные представления о человеке, а не социальная теория, породили нашу революцию и предопределили ее характер. Ленин, когда решил сменить название партии с РСДРП на РКП(б), думаю, понял, что революция занесла не туда, куда он предполагал — она не то чтобы «проскочила» социал-демократию, она пошла по своему, иному пути. Почему же через полвека мог в СССР возникнуть «соблазн»? Потому, что для интеллигента, чье мышление кипит в верхнем слое социальных проблем, блага социал-демократии, например, в Швеции, кажутся просто улучшенными советскими благами. А ведь суть-то их совершенно разная.
Возьмем бесплатную медицину. У нас она была именно естественным правом, а не завоеванным, как в Швеции. И даже не правом, а, скорее, обязанностью. Вспомните, как трудно было нас загнать на диспансеризацию. На Западе это никому объяснить невозможно: бесплатно врачи, рентген — а не шли. А причина в том, что индивидуум (т.е. «неделимый») имеет свое тело в частной собственности. Наш человек собственником не был, его тело во многом было «общенародным достоянием», и государство обязано было его хранить. Сейчас врачи еще бесплатны, люди много болеют — а к врачу не идут. Почему? Они уже освободились от обязанности перед государством — быть здоровым, но еще не осознали себя собственниками своего тела.
Посмотрите, как «неправильно» ведет себя наш человек в реформе. Производство упало вдвое, а рабочих не увольняют. Зарплату не платят по полгода — а люди работают. Политики три года твердят о социальном взрыве, но, как людей ни удушают ценами и обманами, нет не только взрыва — нет даже социальных протестов. По оценкам экспертов Россия — самая нестабильная страна, а забастовок на душу населения в десять раз меньше, чем в стабильной Испании. Посмотрите, что творится во Франции — а ведь французов лишь чуть-чуть прищемили. «Демократы» даже перестали пищать о «рабской психологии» — видят, что тут что-то другое, от чего у них мурашки по коже.
Выходит, что между коммунистами и социал-демократами — пропасть. Она в философии бытия, хотя в политике можно и надо быть союзниками и друзьями. Мы эту пропасть преодолели бы только если бы стали «западными» людьми. Но этого же нет. Говорить о державности и пытаться копировать шведскую социал-демократию — это и есть операция над организмом, которого не знаешь.
Повторяю, что из этого вовсе не следует, что коммунисты лучше социал-демократов. Например, абсурдно желать, чтобы западные
Фашизм — болезнь демократии, его не могло быть даже в странах Запада с сильными пережитками крестьянского мышления. Например, Франко в Испании только маскировался под фашиста, чтобы попользоваться от рейха. Что же касается западных коммунистов, то это — левое крыло социал-демократов, в котором сохранилась верность «призраку коммунизма» как мечте. Думаю даже, что кризис коммунистов на Западе во многом порожден их наивной верой в возможность повторения пути советской России — при полном несоответствии большевизма западному представлению о человеке.
И тут мы постоянно попадаем в словесные ловушки, котоpые вяжут и наше мышление. Порой наши хитpые «демокpаты» спpашивают: «Почему вы не откажетесь от слова коммунистический?». А мы простодушно отвечаем: «А что в нем плохого? Коммунистический — значит общественный». На деле же общественный — значит социальный (от слова социум). А коммунистический — значит общинный (от слова коммуна). Это — огpомная pазница.
Ничего страшного — в политике мы часто попадаем в ловушки. Важно в них не засиживаться. И надо нам разобраться: допустимо ли спускать «призрак коммунизма» на землю — или он и должен быть именно призраком, который ставит перед нами гамлетовские вопросы. Но это — совсем другая тема.
Из всего этого вытекает, что соблазн наших левых политиков — помаленьку стать сильной социал-демократией, «как на Западе», есть утопия. Совершенно аналогичная утопии Гайдара — сделать в России либеральную рыночную экономику «как на Западе». Сначала надо колонии пограбить.
Сложность проблемы в том, что нам хочется разобраться в сути по простым, «внешним» признакам. Признаешь революцию — коммунист, не признаешь — социал-демократ. Это — «технологический» признак, но он вторичный, внешний. Следовать таким признакам — значит сковывать и мышление, и практику. А в условиях разлома это ведет к трагедии. Величие Шолохова в том, что он как раз показал такую трагедию: конфликт между разными уровнями разума и чувства, между социальным, политическим и глубинным. Этот конфликт разрушил Григория Мелехова и дорого стоил России. Обществоведы не могли нам внятно объяснить, в чем суть отказа от коммунизма и отхода к социал-демократии, что мечтал осуществить Горбачев. А художников мы не поняли. Давайте хоть сейчас вспомним.
Довольно верно дилемму представили братья Вайнеры в их сценарии популярного фильма «Место встречи изменить нельзя». Они дали два образа: один — талантливый человек, движимый сердцем и правдой, а другой — разумом и правом. По замыслу Вайнеров, верх берет второй. Это и есть дилемма «коммунист — социал-демократ», пусть упрощенная. За ней — дилемма «Россия — Запад», а шире «дикость — цивилизация».
Фильм поставлен С.Говорухиным. Он не выполнил «социальный заказ» Вайнеров, показал «коммуниста» Жеглова не ходульным, а во всех красках нашей реальности. Зрителю дан и другой, по замыслу более привлекательный образ — цивилизованного Шарапова. Мы как бы должны были выбирать и отвергнуть Жеглова. «Литературная газета» даже стала подсказывать тугодумам: Жеглов — это образ тоталитаризма, образ сталинщины. Совершенно правильная по сути ругань.