Оппозиция как теневая власть

Кара-Мурза Сергей Георгиевич

1993

Часть первая. Левые в России

Кто мы и откуда?

Русский философ Питирим Сорокин писал будто о нашем времени: «В обычные времена размышления о человеческой судьбе (откуда, куда, как и почему?), о данном обществе являются, как правило, уделом крохотной группы мыслителей и ученых. Но во времена серьезных испытаний эти вопросы внезапно приобретают исключительную, не только теоретическую, но и практическую важность; они волнуют всех — и мыслителей, и простонародье. Огромная часть населения чувствует себя оторванной от почвы, обескровленной, изуродованной и раздавленной кризисом. Полностью теряется привычный ритм жизни, рушатся привычные средства самозащиты…

В такие времена даже самый заурядный человек с улицы не может удержаться от вопросов: „Как все это произошло? Что все это значит? Кто ответит за это? В чем причины? Что может еще случиться со мною, с моей семьей, с моими друзьями, с моей родиной?“.

Сегодня от того, сможем ли мы разобраться в основных вопросах, прямо зависит наша судьба на десятилетия вперед. Оздоровляющий, при всем горе, смысл кризиса в том и состоит, что на время разрушены ветхие догмы, и мы можем подняться на новый уровень понимания мира, человека и общества. Но этим моментом надо быстро пользоваться — времени отпускается очень немного, и целая свора идеологов спешит заполнить свободу нашего ума новыми догмами (или приукрашенными старыми). Особенно велика в этот момент ответственность тех, кто берет на себя роль лидера в борьбе. Напутает в основных вопросах — погубит дело, а то и поможет разрушителям.

Давайте разберемся в вопросе, важном для оппозиции, которая выступает под красным флагом. Кто она, откуда и куда? Заранее скажу: эти вопросы болезненны, и говорить о них надо без подковырки — но надо. Если не разберемся, люди под это знамя не придут, а другого сравнимого по силе не видно. Думаю, что в России разобраться в глубинной сути слов — имени (кто я и откуда) — намного более важно, чем на рациональном Западе. А.Ф.Лосев в книге «Философия имени» говорит о «демиургийной (т.е. творящей) энергии слова»: «Слово — могучий деятель мысли и жизни. Слово двигает народными массами и есть единственная сила там, где, казалось бы, уже нет никаких надежд на новую жизнь… Это гораздо больше чем магия, чем какая-то там суеверная и слабенькая „магия“, как она представляется выжившим из ума интеллигентам-позитивистам».

Я хочу сказать об имени, которое опять приклеивается к коммунистам — левые.

Г.А.Зюганов сказал о КП РФ парадоксальную вещь: «Мы по убеждениям левые, а дело наше правое». Как же так может быть? Почему же и в каких условиях мысль и дело приобретают прямо противоположное направление? Ведь здесь явно есть какая-то тайна или огромное непонимание. Язык оттачивался веками и проверялся тысячелетним опытом. Такие основные слова, как правый и левый, не возникают в экспериментах Хлебникова. Надо же вспомнить сокровенный смысл этих слов. И задуматься, а почему мы выбираем имя для целого движения борьбы в таком странном противопоставлении: правый — левый?

Начнем с простых, верхних смыслов. Думаю, Зюганов сказал «мы — левые» в том смысле, что КП РФ продолжает традиции европейской классовой борьбы, в которой левые выступали на стороне труда против капитала и использовали лозунг социальной справедливости. Такое объяснение создает массу новых проблем и делает образ КП РФ еще более противоречивым, но пойдем пока вглубь. Является ли поддержка справедливости (а в самом этом слове корень — прав) родовым признаком левизны? Или это — вопрос конъюнктуры, военный союз с чужаком ради борьбы с общим только сегодня врагом? Сахаров и Попов, разрушая советский строй, называли себя левыми — был ли здесь обман? Был ли левым Сталин в период индустриализации — или левым был Троцкий, который против Сталина боролся? В чем последняя, сокровенная суть левого?

Из истории знаем: когда появились парламенты, то защитников существующего порядка стали сажать справа от председателя, а противников — слева. С Французской революции это стало политическим символом. Как пишет историк Карлейль, в Национальном собрании «консерваторы сидели справа, а разрушители слева». Потом, уже в Законодательном собрании они пересели: якобинцы разместились на верхних скамьях (Гора), а консерваторы внизу (Болото), но так и продолжали считаться левыми и правыми. Но, скорее

всего, они не потому назвались левыми, что сидели слева, а потому там сели, что были разрушителями (еще ранее в Англии были «левые виги»). В Россию это понятие пришло поздно, в 1905 г., и применялось в основном к обозначению течений в рамках одной партии (левые эсеры, левые коммунисты, левый уклон). Но откуда все это пошло? Ведь если искать внешние причины, то придем к выводу, что из метро: «стойте справа, проходите слева». Окуджава так и поет под аплодисменты наших якобинцев: «те кто идут, всегда должны держаться левой стороны!».

Давайте вернемся к языку. Исток термина «левые» в приложении к политике — латынь. Итальянцы так и называют левое движение — sinistra. Что означает это слово в переводе на русский? Читаем в словаре: 1) книжн. левый; 2) злой, порочный; 3) несчастный, злополучный, роковой; 4) недостатки, пороки, дурные привычки; 5) бедствие, несчастье, катастрофа.

Почему же за книжным словом «левый» тянется такая чертовщина? И почему отрицающее левизну слово «правый» несет корень, от которого растут слова правда, право, справедливость, исправный и т.д.? Это идет из древности, из всех дуалистических мифов, верований и религий — они используют признак «левый» в значении отрицательного, связанного с неправотой и загробным наказанием. Такое различие левого и правого сформулировано уже в древнеегипетских священных текстах и развито в Библии. Мироощущение наших племен не было таким дуалистичным, у нас зло было всегда меньше Добра, а дьявол низведен до чёрта. В Россию противопоставление левого и правого как сравнимых по силе начал пришло, видимо, с христианством, хотя и раньше славяне плевали через левое плечо. Важно, что в европейской культуре левое начало — дьявольское, подрывное.

В этом и есть главная суть левизны: подрывать, расшатывать, свергать существующий порядок вещей. В религии это ересь и богоборчество, в социальной и политической сфере — заговор и революция. Важен ли смысл революции (ее «справедливость»)? Нет, это — вопрос конъюнктуры. Если власть буржуазная, то левые выступают на стороне трудящихся. Если власть советская, то левые выступают на стороне Артема Тарасова и Борового — но организуют те же подрывные митинги, демонстрации и баррикады. Никакой предрасположенности к защите именно трудящегося человека левые не имеют. Мы связываем их с социализмом по привычке — потому что очень долго власть была именно у капитала и выступающие против него рабочие были дровами для костра левых революций.

Все это показала история двух последних веков, и особенно перестройка и «бархатные революции» — когда левые явно выступили против интересов трудящихся. Кумир демократов Милан Кундера сказал: «Диктатура пролетариата или демократия? Отрицание потребительского общества или требование расширенного производства? Гильотина или отмена смертной казни? Все это вовсе не имеет значения. То, что левого делает левым, есть не та или иная теория, а его способность претворить какую угодно теорию в составную часть кича, называемого Великим Походом».

Поэтому Троцкий, которого снедала религиозная страсть к перманентной революции, был левым по самой своей сути. А Сталин, когда занялся строительством заводов и посадкой лесополос, проявил свою суть как государственник (в Европе — как правый). Он сумел сбросить цепкие объятья союзников-левых, с которыми делали революцию. И левые в начале перестройки справедливо говорили, что Сталин совершил контрреволюционный переворот.

Вообще, надо бы коммунистам с этой точки зрения взглянуть на большевизм — ведь в нем на время соединились два несовместимых по духу течения. И разделение этих «сиамских близнецов», произведенное Сталиным, могло быть куда более кровавым. Может, это и не научно, но я вспоминаю детство — дедушку. Он был казак из Семиречья. Среди казаков — бедняк, но все равно раскулачили, и сыновья купили ему домик в деревне недалеко от Москвы, там я у него и жил в войну. Вечерами при коптилке он всегда что-то мастерил и пел мне длиннющие песни, как казах. Судя по этим песням, он был искренний монархист. Но всех своих семерых детей благословил в большевики. И не было в этом ни душевного надлома, ни интереса: та правда, которую предложили большевики, была ближе, чем лозунги левых эмиссаров Керенского.