Оппозиция как теневая власть
Шрифт:
Н. Бердяев писал в 1923 году: «Демократия — не новое начало, и не впервые входит она в мир. Но впервые в нашу эпоху вопрос о демократии становится религиозно-тревожным вопросом. Он ставится, уже не в политической, а в духовной плоскости. Не о политических формах идет речь, когда испытывают религиозный ужас от поступательного хода демократии, а о чем-то более глубоком. Царство демократии не есть новая форма государственности, это — особый дух».
В чем же этот особый дух русских «левых»? Это — целая философия, лишь основные черты которой были намечены в первой половине ХХ века. Наше время дало огромный и ценный материал, чтобы завершить эту работу — если будет кому. Я бы сказал, что суть дела в неорганичном, болезненном соединении западного
При этом верхушечное положение занимали ценности западные, они и определяли планы и проекты «левых». И главным объектом ненависти было то сокровенное отношение к миру и к человеку, которое передавалось из поколения в поколение и служило генетической матрицей, воспроизводящей Россию как особую цивилизацию. Уже более ста лет пытаясь провести в России подобие протестантской Реформации, «левые» стремились разорвать тайную связь поколений, лишить святости те символы и образы, которые скрепляли народ.
В статье «Культурный мир русского западника» философ-эмигрант В. Щукин лестно характеризует левую русскую интеллигенцию: «В отличие от романтиков-славянофилов, любая сакрализация была им в корне чужда. Западническая культура носила мирской, посюсторонний характер — в ней не было места для слепой веры в святыню». Он отмечает именно это стремление осуществить разрыв тела народа во времени, что является важнейшим условием «атомизации» народа на скопище индивидов: «С точки зрения западников время должно было быть не хранителем вековой мудрости, не „естественным“ залогом непрерывности традиции, а разрушителем старого и создателем нового мира».
Вспомним перестройку: наши «левые» проявили поистине дьявольский талант в десакрализации, замазывании всех священных для русского самосознания образов и символов — от Зои Космодемьянской и маршала Жукова до Александра Невского.
Вот маленький пример огромной «загрязняющей способности» «левого» ТВ. 8 Марта 1992 года в традиционный праздник телевизионные «Вести» дали такой репортаж В. Куца, всего в 20 секунд: «Эту даму бальзаковского возраста звали так же, как героиню пушкинского романа, — помните: „Итак, она звалась Татьяной“. Так отметили праздник 8 Марта». И далее — скабрезная история о том, как часовой ставропольской тюрьмы за 700 рублей провел к заключенным женщину. И что военная прокуратура, вероятно, не будет раздувать это дело.
В маленьком эпизоде репортер успел мазнуть грязью сразу несколько дорогих образов: праздник 8 Марта, давно утративший свое идеологическое значение и вошедший в число национальных праздников — ведь образ женщины и праздника был прямо увязан им с проституткой; армию, которая в телепередаче представлена в образе часового-взяточника и покрывающей его военной прокуратуры; Пушкина, чьи строки о самом чистом женском образе в русской литературе ассоциированы ТВ с гадостью. Разрывание связей, отказ от уходящих в прошлое корней, оправдываемый «любовью к дальнему» (прогрессу), объясняет свойственную левым неприязнь, а порой и ненависть ко всему устойчивому, прочному, строящемуся. Это, кстати, и было сутью совершенного Сталиным «переворота» — предал мировую революцию и занялся хозяйственным строительством («социализм в одной стране»). Народ изживал из себя левизну, в чем и упрекает его Д. Фурман в манифесте наших левых «Иного не дано»: «Основные носители этих тенденций, очевидно, поднявшаяся из низов часть бюрократии, которая, во-первых, унаследовала многие элементы традиционного крестьянского сознания, во-вторых, хочет не революционных бурь, а своего прочного положения».
Это неприятие
Жизнь без почвы, жизнь «человека из подполья», который для Достоевского был носителем мироощущения левых, наконец навязана всей России. Победа почти близка!
Вспоминая метания левых в отношении фундаментальных вопросов бытия, которые мы наблюдали на протяжении всего только одного поколения, приходишь к выводу, что у них действительно нет устойчивой социально-философской концепции. Их миссия — разрушать то, что есть. Потому их сегодня нельзя даже упрекнуть в том, что они «изменили» чему-то. Окуджава воспевал «комиссаров в пыльных шлемах» и мечтал пасть «на той единственной, гражданской», и люди удивляются, как же он переметнулся к антикоммунистам. Когда в нем все вывернулось наизнанку? А никогда. Никуда он не переметнулся, и никакого отношения его «комиссары» ни к социализму, ни к социальной справедливости не имели. Он — левый, и его страсть — создавать гражданскую войну. Он ее и готовил своей гитарой, а сегодня наслаждается при виде танковых залпов по людям.
Потому-то нечего и удивляться — какие же это левые, если они за частную собственность. А. Н. Яковлев страдает: «На Руси никогда не было нормальной, вольной частной собственности… Частная собственность — материя и дух цивилизации». Это — сегодня, когда Россия уже нашла прочное положение при прежней, общественной собственности. Как раньше они же выступали против капитала. Главное — стравить людей, разрушить у них почву под ногами, разорвать народ. Замечательна сама фразеология Яковлева: «Нужны воля и мудрость, чтобы постепенно разрушить большевистскую общину — колхоз… Здесь не может быть компромисса, имея в виду, что колхозно-совхозный агро-ГУЛАГ крепок, люмпенизирован беспредельно. Деколлективизацию необходимо вести законно, но жестко».
Мы видим, что у этого левого идеолога и мысли нет предложить соединившимся в коллектив людям (пусть бы и «люмпенам») другой, лучший способ жизни, чтобы они смогли сравнить и выбрать. Нет, он требует именно разрушить общину. Главное — разделять людей, хоть соблазном, хоть силой. Любое общинное, соединяющее начало вызывает ненависть. Вот, например, сентенция Юрия Буйды из «НГ»: «Антирыночность есть атрибут традиционного менталитета, связанного с „соборной“ экономикой, о чем особенно убедительно свидетельствуют послесмутный кризис православия и драматические коллизии великих реформ Александра Второго — Столыпина… Наша экономическая ублюдочность все еще позволяет более или менее эффективно эксплуатировать миф о неких общностях, объединенных кровью, почвой и судьбой, ибо единственно реальные связи пока в зачатке и обретут силу лишь в расслоенном, атомизированном обществе. Отвечая на вопрос итальянского журналиста о характере этих связей, этой чаемой силы, поэт Иосиф Бродский обошелся одним словом: „Деньги“.
Все собрал Ю. Буйда в этом проклятье «ублюдочной соборной экономики», вплоть до денежных чаяний поэта, и все для того, чтобы приукрасить главную мечту — расслоить, атомизировать российское общество. Разорвать народ и во с времени, и в рамках одного поколения. Поскольку российский (а затем советский) народ есть уникальное многонациональное образование, важные трещины можно создавать по линии этнических отношений. В 1917 году левым удалось «рассыпать» Россию, которая вновь сплавилась уже при восстановлении империи в образе СССР. Но ведь в перестройке происходило то же самое — и совершенно сознательно.