Оправдание крови
Шрифт:
— Нет.
— Дак, может, на войне? — уточнила Анета, будто надеясь, что пленный еще что-нибудь вспомнит.
— Нет, Прибыткова я не встречал.
— А Хохла? — спросила в свою очередь Палага. Пленный после этого повернул голову направо, налево и громко спросил:
— Тут спрашивают: Ивана Хохла из Веремеек не знает кто? — И, не дождавшись ответа, посочувствовал: —Видите, не встречали.
Между тем заключенные, утратив интерес к веремейковским бабам, — мол, даже никаких харчей с собой не принесли, — начали понемногу расходиться в разные стороны. И тот пленный, что сочувственно разговаривал сперва с Анетой Прибытковой, а потом с Палагой Хохловой, тоже старающейся
— Веремейки? Где это Веремейки ваши?
— Дак… За Хотимском, туда, — ответила ему Палага. — Как раз отсюда на Белынковичи треба, а потом аж до Малого Хотимска.
— Далеко?
— Да верст около сорока, считай, будет.
— Так, — сказал словно про себя пленный. Тогда не удержалась Анета Прибыткова:
— А сам-то откуда будешь?
— Я нездешний, — усмехнулся пленный. — Я из Москвы.
— А-а-а, — покивала головой Анета, будто понимала больше того, что было сказано. — И сколько ж вам тута, в этой церкве, сидеть придется?
— Видимо, до конца войны. Хотя… Вот если бы кто из вас сказал немцам, что я… Ну, что я тоже чей-то муж.
Такой поворот в разговоре был совсем неожиданным, поэтому Анета Прибыткова даже смешалась. Зато Палага Хохлова вдруг внимательно посмотрела на человека, словно примеряясь. Наконец виновато улыбнулась.
— Дак… Мы, сдается, не пара один одному. Хоть ты и с бородой, но по глазам вижу — молод. Вот если бы Анета?
Услышав это, Кузьмова невестка ойкнула и всполошенно замахала руками.
— В своем ты уме, Палага? Как это я при живом мужике да назову другого? — Она даже не смела теперь посмотреть в ту сторону, где стоял за кирпичной оградой пленный.
Палага тоже поняла, что зря так легко сватает солдатке незнакомого мужчину. Но перевести все на шутку и отделаться этим тоже не хотелось, потому что человек не шутил, просил всерьез. И она поэтому подошла к остальным спутницам, затеребила их, шепча чуть ли не каждой на ухо и показывая то кивком головы, то прямо пальцем на пленного. Глянув в ту сторону, солдатки, как и Анета Прибыткова, ойкали от внезапного предложения, словно Палага подбивала их на что-то стыдное.
— Надо же как-то помочь человеку! — наконец возмутилась та.
Потеряв надежду уговорить кого-нибудь из своих, она тем не менее обнадеживающе махнула рукой пленному, мол, не горюй, все равно выручим, потом повернулась к охраннику, который, будто не обращая внимания на женщин и на пленных, шагал неподалеку с овчаркой на поводке.
— Пан, — начала она просить его, хватая за рукав, — тама муж мой. Вон стоит. Отдайте мне его.
— О, гут, гут! — Немец с любопытством подошел к ограде, посмотрел сквозь кирпичную соту на пленного, затем окинул прищуренным глазом с головы до ног Палагу и тут же брезгливо усмехнулся: слишком очевидной была разница в возрасте, чтобы принять их за мужа и жену; но спросил: — Ист эс дайн зон? [26]
26
— Это твой сын? (нем.)
— Да., муж, да, — не поняла его Палага и для большей убедительности замахала сверху вниз обеими руками.
— Наин, найн, матка, — почему-то игриво возразил охранник. — Каин ман. Матка люгт. Матка ист нэ думэ ганс. [27] — И равнодушно, совсем не обозлившись, что его собирались
— Благодарю вас, — виновато сказал сердобольной женщине пленный и грустно улыбнулся. — Это мы напрасно с вами затеяли.
27
— Нет, нет, матка. Не муж. Матка чжет. Матка не совсем глупа (нем .).
— А родненький мой, чем же помогчи тебе еще? — чуть не завыла сбитая с толку Палага.
— Ничего, спасибо и за это.
— Хоть бы хлеб был какой при себе, дак и того нема, — все хотела сделать что-нибудь доброе душевная женщина.
В этот момент со стороны церкви показался другой немец, но без собаки, и что-то громко закричал. Пленные, кто еще стоял у стены, начали оглядываться на крик и отходить на середину двора.
Пора было что-то решать и веремейковским бабам — никто здесь не встретил ни мужа, ни брата, ни свата…
— Может, и правда наши в Кричеве…
Сказала это Варка Касперукова, но подумали так все солдатки. Однако идти в Кричев отсюда никто из них не рассчитывал — во-первых, неблизкий путь, а во-вторых, никакой гарантии, что окажется там кто-нибудь из Веремеек…
— А мы думали, тетка, — глядя насмешливыми глазами на Палагу, вдруг словно бы вспомнила про неудачное «сватовство» Гэля Шараховская, — что ты… словом, что тебя отсюда силой под руки уводить придется. Думали, не расстанешься со своим москвичом.
Странно, но даже в сегодняшних приключениях настроение у веремейковских солдаток менялось, как погода в неустойчивый день — уже, кажется, и ждать нечего, а она вдруг то солнцем блеснет, то дождиком прольется.
Последние слова Гэли Шараховской потонули в хохоте, словно женщины, все без исключения, только и ждали этой шутки. Палага тоже не обиделась на них. Только, напустив на себя строгость, сказала:
— Вам только бы одно…
Тем временем на базарную площадь понемногу опускались сумерки, об этом говорили длинные сплошные тени с неровными краями, что стлались понизу от местечковых домов через всю площадь до мощеной дороги мимо церкви.
— Пойдем-ка мы, бабы, по домам, — задумчиво, даже мечтательно промолвила Фрося Рацеева.
— Ага, по домам!… — вдруг заторопились остальные и зашумели так, будто не зашли сегодня в несусветную даль, а были где-то у Веремеек, на близких пожнях.
Между тем вряд ли хоть одна из них забыла, что еще днем сговаривались все заночевать в Тростине. Там осталась Анюта Жмейдова и теперь, конечно, ждала их, чтобы после вместе идти ко дворам. Но со времени этой договоренности много что изменилось. Уже не было с ними Розы Самусевой, Дуни Прокопкиной… И, хотя никто из женщин не знал, какой из этого положения можно найти выход, чувство вины не покидало их, особенно теперь, когда вплотную заговорили о доме, будто они и не собирались делать для своих односельчанок, попавших в беду, даже того, что было в их силах. А по силам могло быть каждой, так же как и всем вместе, многое, надо только было поискать как следует по Яшнице Розу, если та вправду убежала, да узнать наконец, куда увезли немцы Дуню Прокопкину. Однако тут имелась и своя опасность — хождение в такую пору по местечковым улицам да еще деревенской гурьбой наделало бы лишнего шуму, совсем нежелательного, ведь кто знает, какие осложнения могут выйти, кто может поручиться, что снова не прицепится к ним какая-нибудь дрянь. Верней всего, конечно, было бы отправиться сегодня в Тростино, переночевать там, а завтра вернуться в Яшницу.