Опричник-2. Канцелярия Государственной Безопасности
Шрифт:
Оно и понятно, сложно остаться равнодушным, когда не видишь, что происходит с женой и детьми за дверями. А там ничего хорошего и не происходило. В смысле, отряд всего лишь обезопасил семейство от необдуманных действий, но сделал это показательно, чтобы старый граф впечатлился.
А вот сейчас, видимо, жадность снова берёт верх над разумом и желанием жить слегка обедневшим, но почти целым.
Жарко изучил документы, которые я ему показал и завопил, потрясая бумагами:
— Это незаконно! Я это никогда не подпишу! Ты что о
И куда только страх за семью и собственное здоровье делся. Интересно, если поставить его перед выбором: жизнь сына-наследника и деньги, что он выберет?
— Ты мне говоришь о законе, предатель? — спросил я, не повышая голоса.
Я смотрел в заплывшие жиром глаза партнёра моей семьи. Человеку, который сидел за одним столом с нами, ел и пил, пользовался доверием и расположением. Тому, которого с дорогой душой в любое время дня и ночи мы всегда принимали с радушием, которому верили. И который продал нас за копейку. Да, за золотую копейку. За очень много золота.
Как же хочется залить всё это золото в жирную глотку, чтобы нажрался от души, захлебнулся своей жадностью.
Перед глазами вспыхнуло яростное пламя, я смял в кулаке золотое перо. Что-то треснуло, но я не обратил внимание. Вышел из-за стола и остановился напротив графа Жарко, который снова с первобытным ужасом смотрел на меня.
Лишь теперь я ощутил жар в собственном теле и понял, что проснулась жажда убийства. Вместе с голосами предков, которые нашёптывали: «Убей, убей, убей предателя!»
Жарко нервно сглотнул, пытаясь отползти от меня подальше, но запнулся о подол собственной рубахи и шлёпнулся на спину, завозился на полу, напоминая неуклюжего жука.
Я сжал кулаки, приводя дыхание в норму, борясь с собственным деланием раздавить гадину прямо сейчас. Просто подойти, придавить ботинком жирное горло, усилить свою ногу даром и наступить до хруста костей, до крови, до сплющенной глотки. Чтобы задохнулся от собственных крови, языка и зубов.
Жарко задыхался и пытался отползти подальше, опираясь на локти, но лишний вес мешал, и граф возился на месте. В конце концов, Матвей Савельевич не выдержал и просипел:
— Славочка… по-о-о-о… жалуй… ик… ста… не надо… всё… подпишу-у… ик… — проскулил граф.
Я молчал, сверлил старого графа взглядом. Из глаз Матвея Савельевича вдруг потекли слёзы. Я удивился: неужто проняло? Или просто действительно испугался за жизнь дочери после слов Колокольчика? Или играет на публику, старается разжалобить?
Я вроде даже не угрожал, всего лишь вежливо описал дальнейшие перспективы: подпиши и останешься жив вместе с семьёй.
Я задумчиво оглянулся, шагнул к столу, прихватил пистолет, покрутил его в руках. Подчиниться что ли, желанию предков, и убить старого графа? Уверен, Матвей Савельевич в такой ситуации долго не раздумывал. Такие, как он, жадные до чужих денег, любят убивать. Особенно тех, кто беззащитен перед их властью.
Старый
— Подними, — приказал я.
Граф бухнулся на колени, торопливо собрал документы и прижал к своей жирной груди.
— Ваше последнее слово, ваше сиятельство, — указав дулом пистолета на бумаги, поинтересовался я.
На висках предателя выступил пот, губы посинели и Жарко прохрипел:
— В-воды-ы-ы… у-у-умоляю-у-у… стакан воды-ы-ы-ы…
Глава 10
Я оглядел комнату, приметил в углу что-то вроде барной стойки, махнул пистолетом, разрешая графу подойти и налить себе любой жидкости, которой пожелает его душа.
Бывший партнёр моей семьи с трудом поднял своё желеобразное тело на ноги и побрёл к полкам с бутылками, проигнорировав кувшин с водой, Жарко трясущимися руками перебрал одну за одной бутылки с элитным алкоголем, уронив при этом парочку. Они упали с тяжёлым густым чмоком, но граф даже не обратил на это внимание, поглощённый желанием выпить.
Наконец, он остановил свой выбор на старом добром русском напитке. Свинтил голову бутылке водки, поколебался, но всё-таки не стал хлебать с горла, достал откуда-то гранёный стакан, наполнил его доверху и одним махом опрокинул в себя.
Ну как опрокинул. Попытался. Желанная влага вместе со стаканом превратилась в пепел.
Матвей Савельевич судорожно закашлялся, оглянулся на меня и умоляюще прохрипел:
— Граф, во имя богов, будьте милосердны!
Я встретил его взгляд с ледяным спокойствием, но где-то глубоко внутри меня снова поднималась волна гнева.
— Милосердие — удел слабых, ваше сиятельство, — ответил я, давая понять, что его мольбы не трогают моё сердца.
Граф оказался упрямым. Схватил бутылку и присосался к горлышку. Но едва он сделал первый глоток, как бутылка разлетелась на мелкие осколки в его руках. Матвей Савельевич заорал и в очередной раз очнулся в своей кровати.
— С пробуждением, дорогой граф. Хорошие ли сны вам снились? — поинтересовался я, включая ночник на прикроватном столике. Матвей Савельевич судорожно сглотнул, не сводя глаз с пистолета в моих руках.
В этот раз я позволил старому прохиндею дотянутся до кнопки вызова полиции. Едва его толстый, как сарделька, палец, вжался в пуговку звонка, графа пронзил энергетический разряд, и он в очередной раз умер.
Старый партнёр моей семьи оказался очень упёртым и недальновидным человеком. Он раз за разом отказывался подписать бумаги, едва дело доходило до этого момента. Каждый раз жадность и алчность перевешивали всё, в том числе страх за свою собственную шкуру и переживание за семью.
Но у нас впереди вся ночь, рано или поздно я найду способ сломать графа и добиться того, что мне нужно.