Опрокинутый рейд
Шрифт:
Прочитав радиограмму из ставки, он прищелкнул сухими пальцами и как-то загадочно взглянул на командира корпуса.
Но что теперь были для Мамонтова какие-либо загадочные взгляды! Буйно-веселое, беззаботное настроение по-прежнему владело им.
— Константин Константинович, — сказал Калиновский, — последнее время я часто думаю вот о чем. Почему еще в Тамбове вам было не объявить себя сразу и главой гражданской администрации? Тогда бы все сосредоточилось в ваших руках и, пожалуй, многое сложилось
Мамонтов утвердительно качнул головой:
— Фактически так и было.
— Да, но для российского обывателя формальная сторона всегда чрезвычайно важна. Он буквалист.
— Мне бы такого шага не простили. — Кто?
— В первую очередь штаб Донской армии. Зависть. Но главное-Антон Иванович. Это ведь, в общем-то, самое оберегаемое им право — назначать губернаторов. Назначает — и чувствует себя реальной властью. А тут без спроса какой-то казак с Дона вламывается в губернский город и сразу все бразды правления себе в руки… Я думал об этом.
— И не решились.
— Другое. Посчитал, что есть иной путь. — Козлов?
— Конечно. Но там все испортила неумелость. Не моя! Тех, на кого потом город остался.
— Но почему в Ельце было сделано по-другому?
— Как — по-другому? В Ельце я учредил то же самое, что в Козлове. Иная вывеска. Идеалы мои были прежними… Воронеж? Но тут погубили эти, — Мамонтов мотнул седоватой своей головой в сторону окна, глядящего на площадь перед домом. — Те, что кричали «ура!».
— Было ужасно, — согласился Калиновский. Мамонтов с улыбкой продолжал:
— Не знаю, когда состоится ваш отлет, но хочу спросить: мы расстаемся друзьями?
— Да, — подтвердил Калиновский.
— Вам предстоят разговоры в штабе армии, в ставке.
— Думаете, и там?
— Конечно. Вас вызывают они. И тогда, впрочем, проверится наша дружба.
Не отозвавшись, Калиновский вновь принялся укладывать в чемодан свои бумаги. Мамонтов смотрел на него, думал: «Готовишься к разговору в ставке. И начал еще до моего прихода. Пронюхал откуда-то… Ничего. Я не с пустыми руками приду на Дон. Примут. И в Новочеркасске, и в Ростове. Примут…»
Возвращаясь от Калиновского, у двери своего кабинета он вновь повстречал Родионова. Едва ли это было случайностью. Он пригласил его войти и спросил:
— У вас ко мне дело?
— Мелочь. Полки выступают?
— Да. В двенадцать часов.
— Это я и хотел уточнить.
— Но и у меня к вам вопрос, — продолжал Мамонтов. — Что этот Мануков? Как поживает?
— Пока прекрасно.
— Почему же — пока? — усмехнулся Мамонтов. Родионов удивленно взглянул на него. Мамонтов пояснил:
— Уж теперь-то едва ли у кого-нибудь из тех, кто знает, что это за господин, хватит смелости даже покоситься на него.
— И у вас?
— Конечно.
— К сожалению, — сказал Родионов, — уже едва ли что-либо удастся исправить.
— В каком отношении?
— В таком, что совсем недавно я говорил об этом господине с человеком, который, увы, не политик. И говорил в прежнем ключе.
— Разве сейчас есть такие? Кто?
— Есть, — уклончиво ответил Родионов. — Но, простите…
— Ой как я советую вам ничего подобного не допустить. И ой как вам иначе будет трудно потом! Как будет трудно! — Мамонтов говорил с подчеркнутой мягкостью в голосе и в то же время жестоко думал: «Это тебе, мерзавец, за „может, вам не так и удобно сейчас возвращаться на Дон“. Я ничего никогда никому не прощаю, подлец».
В Придачу пришли бежавшие из плена бойцы 110-го стрелкового полка. Избитые, в отрепьях. Рассказывали: захватили их в Рождественской Хаве, раздели чуть не донага, двое суток держали в сарае без питья и воды. Сегодня чуть свет тридцать человек из них послали за сеном в экономию. В пути они конвоиров голыми руками передушили и вот пришли. Слышали там, что в двенадцать часов дня все полки выступают.
Об этом доложили Седякину. Он взглянул на часы: одиннадцать. До вероятного удара противника — три-четыре часа.
— Выселять, — приказал он, наскоро собрав командиров рот.
Как боялся он этого своего решения!
Сознательно впустить белоказаков в поселок — так воевать ему прежде не приходилось. Наоборот, считалось само собой разумеющимся еще на подступах до последнего защищать города, села, сберегая их от разрушения. А тут — не жалеть, превращать каждый дом в очаг сопротивления. Жертвовать малым ради большого. Революционная тактика. Но — жители! Их-то в домах-крепостях не оставишь. Да и что ждет этих людей потом? И все же наступил момент войти в каждый дом пока еще мирной слободы и приказать:
— Уходите. Немедленно. Все тут сгорит в борьбе. Белоказаков две тысячи, нас во много раз меньше. Иного выхода нет.
Командиры медленно встали; тяжело топая, покинули комнатушку штабного дома, которому тоже суждено сгинуть в огне надвигающегося боя. Седякин остался сидеть у стола. Что еще можно успеть?
Быстро вошел Степанов, на ходу говоря:
— Александр! Срочное дело.
Седякин поглядел на дверь, за которой скрылись командиры рот, отозвался:
— Никакого более срочного дела сейчас уже нет.