Оптимистическая трагедия одиночества

Порошенко Ольга Юрьевна

С другой стороны, совершенно очевидно смещение современного философского осмысления мира в сферу трагического. Это, в первую очередь, связано с возникновением понятия «эстетической рефлексивности» С. Лэша, который опирается на категорию «эстетического сознания» М. Бахтина. Сегодня о процессе понимания возможно говорить в рамках эстетического сознания, так как процесс понимания не сводится к уяснению значения, а тяготеет к порождению смысла. Процесс порождения смысла происходит через со-бытие событий. Со-бытие, по Бахтину, не есть простое жизненное явление или его сочетание с другими явлениями, это два и более явлений в одном, через одно проявляющиеся не сами по себе, а в диалоге, где обогащают, приращивают смысл каждого через взаимодействие с другими, через обнаружение себя посредством другого, образуют новый смысл. Эстетическая деятельность предполагает положение «вненаходимости» субъекта. Положение это предполагает возможность созерцать, судить другое как целостное событие, отнестись к нему ценностно. Оно делает возможной завершенность со-бытия.

События, в которых жизнь оказывается обозримой в целом как нечто законченное, свершившееся и есть смысловой центр трагедии. Действие, создающее законченный в себе образ сбывшегося, предполагает позицию вне переживаемой жизни и соответственно по природе своей эстетично. Необходимо отметить, что трагическое, рассматриваемое

как эстетическая категория, представляет собой не только особое средство художественного познания в искусстве, в его конкретных видах и жанрах, но является средством познания определенных сторон социальной реальности, включающим в себя определенный способ рефлексирования.

Классификация способов философствования и школ философского мышления представляет собой попытку совместить описание стереотипов философского осмысления реальности конкретного пространственно-временного промежутка со встроенностью их в определенное культурно-историческое пространство. Та или иная форма мышления не уничтожается в ходе смены той или иной исторической эпохи: следует говорить лишь о преобладании какой-либо из них в определенном культурно-историческом пространстве. Известен факт о том, что Декарт наотрез отказался читать предложенную ему «Метафизику» Кампанеллы, несмотря на то, что мог бы найти в ней нечто созвучное тому, о чем размышлял сам. Два мыслителя живут в разных мирах, мыслят в различных измерениях, у них совершенно несхожие представления о научности, о философствовании. Современники в хронологическом смысле, они отнюдь не являются современниками в смысле культурно-историческом.

Наряду с господствующей формой научного мышления, характерной для исследователей культурной эпохи, существует и другая форма, в одном случае как зачаточная, в другом – как реликтовая. В наше время они представляют не столько этапы развития форм мышления, сколько равноправные типы мышления. Так, многие основополагающие постулаты современных теорий постмодернизма и постконструктивизма можно найти еще в философии европейского Ренессанса. Разум никогда не рассматривался в ренессансных учениях изолированно, но всегда был включенным в тот или иной контекст (контекстность современного мышления). Когнитивный строй ренессансной мысли находился в соответствующем отношении к познаваемому: подобное познается подобным (эстетическая рефлексивность). В ренессансном методе исследования сошлось много противоречивых источников и элементов, споривших и как-то совмещавшихся в нем. Сам принцип совмещения был таков: здесь бесполезно искать здесь конкретную доминанту. Диалогичность и есть авторская точка зрения (теория диалога М. Бахтина). Ренессансный мыслитель не придерживается от начала до конца какому-либо одному определяющему принципу, а следует сразу многим. Он не стесняет себя никакими пределами, никакими жесткими рамками (коллажность и эклектичность постмодернистского текста). Самое полное воплощение ренессанский синтез получает не в интеллектуальной, дискурсивно выраженной, не в логической форме, а в форме интуитивно-художественного мышления. Не случайно здесь философское размышление в высшем его пункте переходит в эстетическое созерцание и перекрывается художественным видением.

В связи с возрастающей ролью эстетизации в современной культуре сегодня на повестку дня необходимо поставить вопрос: что же такое само по себе философское искусство? И в чем сущность двух способов философствования: методологического (философствование с точки зрения зрителя) и эзотерического (философствование с точки зрения участника)?

В «методологической» философии, представители которой, например – пифагорейцы, Аристотель, Бэкон, Кант, – ведущей является технологическая сторона мышления, подчиненного строгой системе правил. Эти правила строились так, чтобы избегать противоречивости и одновременно ассимилировать основную массу эмпирических знаний, полученных в рассуждениях и опыте. Научное мышление должно следовать правилам мышления и описывать сущее. Существующему приписывается такое строение, которое полностью отвечает созданным правилам мышления. Методология является органичным моментом философствования. Кант сформулировал это следующим образом: мыслить самому; мыслить так, чтобы быть способным смотреть одновременно на мыслимое глазами другого; мыслить непротиворечивым образом. Такой философ – безличный ученый, он зритель мира. Он пишет больше через представленность «ума», чем как конкретный человек; не через те личностные проблемы, которые являются результатом внутренней борьбы.

К представителям «эзотерической» философии можно отнести Платона, Кьеркегора, Мамардашвили. Данный способ философствования, в какой-то степени, относится к реальности разрешения экзистенциальных проблем. Реальность существует в духовном и символическом плане, где ведущей является не рефлексия, а особая жизненная задача, которую философ решает в течение всей своей жизни. Каждая познавательная или мыслительная ситуация представляет собой возможность реализовать себя. Технологические моменты мышления имеют второстепенное значение.

«Философствование с точки зрения участника» есть философствование, в котором творец «вырастает» из ответа на личностные проблемы, разрешаемые на экзистенциальном уровне, и затем переходит на уровень абстрактно– теоретический.

Такой философ не воспринимает мир как безличный аналитик и зритель, он связан с ним, включен в него всем своим бытием. Он – не зритель, он – участник. Проблема, провозглашенная философом, имеет к нему непосредственное, жизненное, экзистенциальное отношение.

Это разграничение «участник – зритель» неверно трактовать только через разграничение простого присутствия жизненного, личного интереса. Конечно, никакая философия невозможна без отделенности, она включает в себя рефлексию, коммуникабельность, универсализацию. Любой философ есть «философ – участник», то есть переходит от экзистенциального уровня на уровень рефлексии, становясь, в какой-то степени, «зрителем». При этом разделение, о котором здесь говорится, есть не разделение между зрителем и участником, но разделение между «философствованием с точки зрения зрителя» и «философствованием с точки зрения участника». В современном мире необходимо говорить о преобладание «философствования с точки зрения участника», так как законы мира невозможно понять, не помещая в мир некоего сознательного и чувствующего существа.

Классификация культуры по способу мышления и формы реальности не имеет четко очерченных временных и пространственных границ – определенных социальных общностей, так как реальность и мышление бесконечны. Можно говорить либо о существовании подобных типов «метакультур», либо о превалировании той или иной формы реальности и способа научного мышления в определённом культурном пространстве.

Трагическое и мелодраматическое образуют пространство драматического, которое явно не умещается исключительно в историческом контексте соотношения эпох и культур. Задача рассмотрения соотношения трагического и мелодраматического заключается в выявлении архетипической «встроенности» драматического в социальную реальность. В первую очередь, именно драматическое необходимо различать как разновидность социального опыта, и тогда возникает вопрос о соотношении сознания и социальности как раздельных сфер реальности или о снятии этого вопроса. В данном случае возможна интерпретация соотношения

сознания и социальности на примере соотношения «классического» и «неклассического» (термины М. Мамардашвили). В основаниях и предпосылках «классической» философии, в ее теоретических результатах происходит рационализация переживаний и самоощущений, порождаемых конкретно-исторической, а потому преходящей ситуацией. Сторонники классического направления изначально ограждают себя от каких бы то ни было социальных редукций смыслового поля философии, вводя «промежуточное звено» между социальностью и философией самого интеллектуала, который из «свободного художника» превращается в субъекта или «агента» духовного производства, что и накладывает отпечаток эпохи на все поле философствования. Основной чертой «классического» философствования является отождествление деятельности и сознания как основы мысленного уравнения для постижения предмета. Говоря о «классическом» и «неклассическом», имеют в виду не конкретно-исторические ситуации, а имеющую место попытку сформулировать механизмы интеллектуального действия, ведущего к объективному знанию определённым путём. Например, Платона часто относят к «не классикам», хотя он не использовал язык новоевропейской философии. Согласно «классике», рационально выделяемые очевидные образования в составе внутреннего опыта позволяют усмотреть фундаментальные характеристики мира. «Классика» ориентирована на десубъективацию внутреннего опыта.

В «неклассическом» уме имеет место ориентация на рефлексию, восстанавливающую Субъективность, ее неразложимые целостные внутренние переживания. «Речь идет о прояснении сознания, «заброшенного» в наличный социальный мир, претерпевающего его массированное воздействие» [58] . «Неклассическому» сознанию свойственно «феноменологическое измерение». Под «феноменом» Мамардашвили понимает «то обладающее чувственной тканью образование сознания, которое выступает в объективирующем расщеплении ментального понимательного сочленения и от бытия, в котором мы не можем сместиться к представлению, содержащемуся в этом сращении и и соотнесенными с предметными референтами, доступными и внешнему (или абсолютному) наблюдателю… В них содержится то, что произошло в действительности» [59] . Интерпретируя феноменологию Гуссерля, Мамардашвили говорит не столько о «судящем Субъекте», сколько о феноменологическом слое сознания, который в качестве возможного источника информации заключает условие возможности знания этой информации или прочтение самого себя как текста сознания. В данном случае имеет место некое необратимое самовоздействие системы, где наблюдаемое и наблюдатель представляют по сути одно. И мир, который здесь исследуется, «не может вернуться в прежнее положение, и поэтому мы не знаем о том, каким он был до того, как он уже измерялся, уже воспринимался, уже наблюдался» [60] . В феноменологическом слое сознания совершаются действия, не приводимые к рациональной форме, схватываемой в рефлексии «классического» ума. Они трансформируются в реальное действие «действительно испытанного», появившегося в человеческом осознании, «оказываются моделью проекции на мир возможностей человеческого сознания, обобщенной реакции, общего состояния человеческой психики, мотивов, представлений и т. д.» [61] . Имеется ввиду, что в «неклассической» установке существуют «полевые» состояния понимания, которые имеют «тело», но не разлагаются и не воспроизводятся по рефлексивной схеме сознания; только в том случае, когда индивид устанавливается в качестве события в мире вместе с законами этого мира, возможно понимание. В этом смысле «законы мира нельзя понимать, не помещая в сам мир некое сознательное и чувствующее существо, которое понимает эти законы» [62] Один из вариантов современной философии – «путь к Трансцендентальному Ego». Э. Гуссерль определяет этот «методический принцип» следующим образом: «Совершенно ясно, что я как начинающий дело философии и последовательно осуществляющий его, я как устремляющийся к предпосылаемой цели подлинной науки не имею права построить ни одно суждение и ни одному из них придать значимость, если они не почерпнуты мною из очевидности, из такого опыта, в коем соответствующие вещи и обстояние вещей в качестве самих себя не были бы современны мне» [63] .

58

Мамардашвили М. К. Классический и неклассический идеалы рациональности. – М.: Изд-во «Лабиринт», 1994, 89 с., С. 74.

59

Там же. С. 22.

60

Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. / Сборник / – М.: Прогресс, 1992, 414 с., С. 104.

61

Мамардашвили М. К. Классический и неклассический идеалы рациональности. С. 9.

62

Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. С. 32.

63

Гуссерль Э. Философия как строгая наука: Пер. с нем. / Сост., подгот. текста и примеч. О. А. Сердюкова. – Новочеркасск: Агенство «Сагуна», 1994, 357 с., ил., С. 63.

Учение о феномене и трансцендентальной субъективности предполагает, что индивиды теряют все социальные образования и все формообразования культуры. Не только телесная природа, но весь конкретный окружающий жизненный мир вместо того, чтобы быть для индивида сущим – «превращается только в феномен бытия» [64] .

Проблема редукции мира на пути к чистому сознанию Я демонстрирует собой, в контексте соотношения «теории и практики», противоречивое драматическое состояние (событие). Для Гуссерля феноменологическая редукция – это «универсальное лишение значимости всех позиций по отношению к предданному объективному миру и, прежде всего, позиций по отношению к бытию» [65] и это – феноменологическое epoche или «заключение в скобки» объективного мира. Это то, что «становится обретенным мною, медитирующим, так это моя чистая жизнь со всеми ее чистыми переживаниями и всеми ее чистыми положенностями, универсум феноменов, в смысле феноменологии. Epoche есть радикальный и универсальный метод, благодаря которому я в чистой форме схватываю себя как Я, вместе с чистой жизнью моего сознания, в которой и через которую совокупный объективный мир является миром для меня» [66] .

64

Там же. С. 87.

65

Там же. С. 98.

66

Там же. С. 123.