Опустошители
Шрифт:
По более пристальном рассмотрении за стеклами очков обнаруживались холодные голубые глаза, и вы подмечали, что рука, сжимающая револьвер, целится неколеблемо... Этот человек не действует сломя голову, подобно своему зеленому напарнику. И не проделает во мне дырку при малейшем неосторожном движении. Можно было и сдерзить капельку.
Отведя взор от метавшего громы и молнии Ларри, я обратился к Маркусу:
— Обуздайте-ка животное. Лягнет еще хоть раз — отрежу копыто. Клянусь античными богами, а также языческими идолами!
—
— Заткнись, — ответил я, запуская предерзостную десницу в карман. Выстрела не последовало. Я вынул заветный нож и с нарочитой неспешностью щелкнул складным лезвием. Ларри замахнулся было, но Джонстон укротил его, подняв левую ладонь.
Я любезно уточнил:
— Отрежу посередине щиколотки. Еще один пинок — и Фентона будут звать Ларри-Костяная Нога... А ты, пончик недопеченный, прекрати пушкой размахивать! Нажмешь на курок посреди кемпинга — с местной полицией объяснишься. И весьма подробно.
Джонстон и бровью не повел:
— Больно ты бойкий малый для паршивого частного детектива.
Я отпарировал:
— Больно ты бойкий малый для вшивого шпионишки! Небось, орудуете в дружественной стране безо всякого разрешения, а?
— Откуда узнал? И, кстати, откуда имя Ларри выудил?
— У вас, голубчиков, — ухмыльнулся я. — Ты сам окликал его ночью, в зарослях, под обломным ливнем. Сопляк заблудился и взывал о помощи. Не забыл?
Пухлый федеральный агент огорчился:
— Подсматривал? Тоже?
— Конечно, подсматривал. И подслушивал. Только, не в пример некоторым, я старый лесной бродяга. Извини за похвальбу.
— Как пронюхал о наших занятиях?
— Изначально сказали: в деле участвует ФБР. А прошлой ночью, в Регине, девушка пыталась выудить у меня требуемые сведения и заявила: работаю на Дядю Сэма. В “Лосиной Голове” я снимаю трубку — и слышу милый знакомый голосок. Два плюс один равняется трем. В школе это зовут арифметикой. В сыскном деле — дедукцией... А на поддержку из Вашингтона и рассчитывать не моги! Если полиция узнает о федеральных ослах, учинивших посреди Канады покушение на соотечественника, Эдгар Гувер открестится от вас и громко скажет “сгиньте, окаянные”.
— На соотечественника? На убийцу, так вернее. Не удостоив Джонстона ответом, едким и немедленным, я поднялся. Ларри шагнул было вперед, но замер, остановленный жестом командира. Я закрыл нож и убрал его с глаз долой.
— Убийцу?
— Ведь Ларри уже пояснил. Мы считаем, что Элен застрелил ты.
— Ох, оставьте! Милая старая песенка! Налететь с пеной у рта, обрызгать слюной, застращать, застигнуть врасплох... Этого Hombre, — я указал на себя, — врасплох не застают. Поговорим рассудительно. Элен застрелилась. Ясно, как Божий день. И причина столь же ясна... Пистолет, между прочим, ее собственный.
Говорил я наугад и наверняка — одновременно.
— А теперь вопрос: дело замнется или вы намерены сделать меня козлом отпущения?
— Чего ради?
— Страховые агенты, чиновники, полицейские и прочая подобная шушера очень дорожат незапятнанной честью ремесла или мундира. А потому и стремятся выгораживать сотоварищей любыми средствами. Кстати, надоедливый Клевенджер уберется с дороги, мешать не станет...
— Козел отпущения... — задумчиво повторил Джонстон. — Весьма привлекательная мысль...
— Дурацкая мысль. Оставьте все как есть — и делу конец. В Брэндоне. А начало было в Регине.
Ларри уставился на Джонстона с недоумением и гневом.
— Неужели ты слушаешь его, Маркус? Да Элен вовеки не застрелилась бы! И не прикончила бы человека флаконом кислоты, знаешь сам! Убийца — здесь! Вот он!
Я укоризненно покачал головой:
— Где откопали этого мыслителя? Думаешь, он сам верит галиматье, которую изрыгает? Полагаю, нет.
— Верю! — прошипел Фентон. — Ты убил ее, и сам сознаешься...
— Разумеется. Убил. А потом поднял трубку и расписался в злодеянии. Правда, гениальный ход?
Оставалось лишь дивиться, каким образом Женевьева, обретавшаяся под неусыпным наблюдением, сумела уведомить Рюйтера. Должно быть, остановилась у бензоколонки, дала незаметно следовавшему по пятам немцу условный знак, удалилась в уборную. Рюйтер, в свою очередь, пожелал облегчить желудок и отправился на мужскую половину. Дальше разговаривали через тонкую стенку. По крайности, я не додумался ни до чего иного. А выдавать любимого и лелеемого Ганса федеральной парочке не помышлял. И угрюмо уставился на Ларри.
Парень был еще молод: примерно двадцать пять или двадцать шесть, но случайный наблюдатель мог дать и побольше, ибо Фентон — то ли преждевременно лысея, то ли Юлу Бриннеру подражая, брил голову наголо. Тощий, бледноликий. Измученный. Пожалуй, недавно вышел из больницы. Или госпиталя... Следовало относиться к Фентону милосерднее. Возможно, и агент неплохой, только пережил нечто ужасное, получил серьезную рану или тяжелую травму. Не наберется ума — рано или поздно заработает новую. И не исключаю, что причиной тому буду самолично.
Еще несколько минут мы переругивались весьма оживленно и ядовито. Многоопытный Джонстон удостоверился, наконец, в невиновности Дэйва Клевенджера, дозволил напарнику быстро и небрежно обыскать нахальную ищейку из Колорадо, потом вернул револьвер в наплечную кобуру. И взялся склонять меня к сотрудничеству. И принялся пояснять возможные последствия отказа:
— Вообще-то в подобных операциях частному сыску не место... Но коль скоро вы уже здесь... И ежели откажетесь... Тогда вас попросту... Вы обязаны...