Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке
Шрифт:
– Да, лапонька… – вздохнул он, – если бы я мог! Думаешь, я сам этого не знаю? Знаю. Но я не могу со своими ровесницами. Меня тянет на молодых. Что тут поделаешь?! Тянет и все!
Желания уже не жгут мне душу. Снова весна! А я сижу дома. Мама, удивляясь, спрашивает, не иду ли я гулять. А я ем, и ем, и ем.
Счетчик тикает. Время уходит. Никто не останавливает часов жизни, пока я думаю, соображаю, ищу пути, выходы. Как равнодушно тикает этот счетчик! Он не пощадит тебя на смертном ложе. Он не даст тебе скидки за все потерянные бесценные дни, часы, годы. Никого
Никто не возьмет в руки плоды твоего труда. Никто не увидит нежнейшие лепестки любви, переполняющей тебя до краев. Ни в чьем сердце не останется воспоминания о тебе. Все красивое, нежное, умное, гуманное, все, что есть в тебе хорошего, – перебродит, как в закупоренной бутылке, только принесет тебе муки.
Мне скоро двадцать один год! Как хочется удавиться.
Звонкий и прозрачный весенний день. Я нюхаю листву, тыкаясь носом в кусты. Рядом стоит моя сестра Танька и на отвратительно правильном английском говорит мне, как бы она хотела, чтобы затерявшаяся в этом кусте пчела укусила меня за кончик носа.
Она становится настоящей американкой: циничность – это чисто американское.
– А русские – восторженные, как дети! – говорит Таня, опять же по-английски. – Ваши фигуристы проиграли только потому, что переборщили с драматизацией. Вечно вы, русские, смакуете трагедию и страдания! Даже в танцах русские умудряются изображать глубокие страдания!
Вот какие разговорчики у родных сестер: а вы – русские… а вы – американцы… Я навсегда останусь русской, а она теперь – американка. Тане скоро тринадцать лет. Она растет совсем мне чужая.
«Грачи прилетели!»… Саврасов… Как сейчас помню картину весеннего дня, эти краски пробуждающейся жизни, это такое, чисто русское, настроение… Касается воспоминание души… и улетает!
И почему, собственно, ты исключила для себя всех американцев? Что за однобокость такая? Просто даже ограниченность. Упрямство. Каприз. Ты познакомься, сделай хотя бы попытку понять их, этих кажущихся тебе чужими и далекими, американцев! Попробуй! Нужно с разных сторон подходить к тупикам.
Вышла на улицу: народ так и кишит, старые, молодые, черные, белые, арабы, индусы, пуэрториканцы, русские, поляки. Все куда-то бегут, и у всех – лица, как у зомби. Такое равнодушие и отсутствие на всех лицах, что порой охватывает сомненье: если облить себя бензином и поджечься в знак протеста, от отчаянья, чтобы хоть на минуту получить чье-то неравнодушие, чей-то участливый взгляд, заметит ли кто-нибудь, приостановится ли на минутку? Здесь никому ни до кого нет дела, а такие запутавшиеся и сбившиеся с пути, как я, умирающие от одиночества ходят в офисы к психотерапевтам. Получают тепло и участие живого человека за деньги или если оплачивает медикейд.
Подошла к киоску. «Русская жизнь». Нет, не буду больше покупать русскую газету: это уже столько раз было… «Daily news». «Village voice». «Time magazine».
А может, и вправду, попробовать с американцами?
Принесла газеты домой. Открыла «Daily News». На первой странице сногсшибательная новость! Мать зажарила в духовке своего грудного ребенка. Уложила на противень, помазала противень растительным маслом, обложила его яблочками, орешками – и в
Мне трудно описать, свои реакции на подобные публикации. Здесь, наверное, уместнее всего, оставить без комментариев.
Передергиваясь физически и морально, бросила газету в мусор. Долго сидела, прежде чем решилась открыть журнал «Тайм». Наконец, как прыжок в холодную воду, набралась мужества, открыла первую страницу.
Открыв «Тайм», я почувствовала облегченье. Никаких травмирующих сообщений, никаких страшных заголовков крупным шрифтом я не прочла, потому что все было написано таким мелким шрифтом и так много текста было впихнуто на страницу, что я вообще ничего прочесть не могла. Бросила, как нереальную задачу. «Тайм» пока не для меня. Облегченье: остается еще надежда, что не все так плохо.
Раскрыла «Village Voice». Отделы: политика, бизнес, искусство… Ли-те-ра-ту-у-ура! Вот это моя газета! Здесь хоть признают право литературы и искусства на существование. Пока листала, мои руки покрылись какой-то черной, как смола, гадостью. Что это? Наши газеты листаешь сколько угодно, руки чистые остаются. Здесь газету в руки взять невозможно, руки чернеют, и противно от этой гадости, остающейся на руках. Читать все эти газетные секции мне, конечно, не по зубам. Я могу со словариком… только на прочтение одного абзаца у меня уйдет полдня. А на одной странице абзацев двадцать-тридцать. Пятнадцать дней, чтобы прочесть газетную страницу! О, какая жизнь!
Зато объявления я могу легко читать. Отдел «Знакомства». Нет, все-таки это классная газета: «Voice». Блондинка, добрая порядочная, искренняя, познакомится с мужчиной сорока лет, таким же добрым, порядочным и искренним, как она сама. Молодая пара, ищет молодую девушку bi – для сексуального времяпрепровождения. Глаза вышли из орбит, осветили еще раз написанное. Да, действительно: молодая пара ищет молодую девушку bi для сексуального времяпровождения… Как это? Пара – ищет девушку? Зачем паре девушка? Да еще для сексуальных утех? Секс втроем?! Как это возможно? Как один мужчина может любить двоих девушек, одновременно?! Как при этом, одна не ревнует к другой? Да и зачем им это?
Больные люди – американцы. Моральные уроды.
А вот, нормальное объявление. W s m 29/ (Надо понимать, это сокращенно – white single male, [18] 29 лет.) Познакомится с молодой девушкой с чистой душой и хорошей фигурой. Вполне человеческое объявление. Может, написать? А вот еще… во! Вот на какое объявление я точно отвечу!
G w m, 24, музыкант, любит поэзию, эстет и очень страстный любовник. Вот это да! Как хорошо, что я купила эти газеты! Чтобы найти что-то хорошее, надо перелопатить кучу дерьма, но главное, нельзя сидеть пассивно. Только что такое «G»? Jewish? [19] Нет, начинается не через «G» a через «J». Single – через «s». Divorced [20] – через «d». Что же означает «G»?
18
Белый одинокий мужчина.
19
Еврейский.
20
Разведенный.