Опыт нелюбви
Шрифт:
Сегодня пошел уже третий день, проживаемый ею в качестве не человека, а бессмысленной биологической единицы.
В этот день предстояло ехать на пятидесятую параллель. В названии слышались отзвуки Жюля Верна и каких-то приключенческих первооткрывателей, в нем была та же волнующая тайна, что и в названии острова Монерон или пролива Лаперуза. И Кире ужасно было жаль, что все это счастливое, детское ощущение загадки растворяется в тусклом болоте ее сонного сознания.
В городок Поронайск и в поселок Смирных, где проходила эта самая параллель, повезли не на автобусе, а на поезде – как объяснили, потому что примерно на половине пути от Южно-Сахалинска асфальт заканчивается
Впрочем, подобные вещи давно уже стали для Киры привычными, так что Сахалин, можно считать, лишь укрепил ее способность ничему не удивляться.
– Ну, если у них тут срочная химчистка считается четыре дня, то откуда возьмется асфальт? – хмыкнула Элина. – Пиджак, представляешь, только завтра привезут. И неизвестно, как еще почистят. Я уже жалею, что сдала.
Рассказом о горькой участи своего пиджака она изводила всех окружающих. Единственное, чем хорошо было Кирино состояние, это безразличием к Элининым сетованиям. Не будь спасительного сомнамбулизма, Кира ломала бы голову над тем, что это за существо такое, чем оно живет, откуда у него берется разум для того, чтобы работать и даже быть, как принято говорить, успешным, – и размышления эти раздражали бы ее своей навязчивостью.
А так – она лежала, свернувшись калачиком, на верхней вагонной полке и слышала Элинино зуденье как сквозь вату. Поезд шел берегом моря, и красота его – огромного, с набегающими суровыми волнами – ошеломляла и завораживала даже сонный взгляд.
Снег, валивший в первый день, оказался не окончательным. Той же ночью он растаял, и сахалинская осень сияла теперь таким солнечным золотом, что куда Москве. Растения здесь были огромные и странные. Лиственницы, стоящие на открытых пространствах, так привыкли к ветру, что приняли форму флагов, и даже когда ветра не было, они напоминали о нем. Только флаги эти были как-то слишком корявы и тощи.
«Ну да, Чехов ведь так и писал – что лиственницы здесь жалкие, точно огрызенные», – думала Кира.
Память у нее была избыточная, Чехова она любила, и его мысли, его слова о тех местах, которые она теперь сама видела воочию, были для нее такой же реальностью этих мест, как Охотское море, качающееся в невидимых берегах, и отливающие сталью скалы, и флаговые лиственницы. И даже большей реальностью они были, эти чеховские слова, потому что меняется рисунок берегов, и деревья, и травы, и любая часть видимого пространства может измениться или даже исчезнуть совсем, а то пространство, невидимое, из которого его слова пришли и в котором они теперь существуют, – не исчезнет никогда.
Киру несколько смутила патетичность собственных размышлений, и она завертелась на своей полке. Но это же правда! Подумав так, она успокоилась.
В Поронайске часть журналистов из поезда выгрузилась: их везли на местный рыбзавод. Кира наскоро просмотрела информацию о нем в брошюрке, которую раздали перед поездкой, и уяснила, что там производят, и даже все это запомнила, хотя и непонятно зачем; для работы это было ей не нужно. Избыток памяти, избыток.
Она оставалась в той части группы, которая ехала поездом дальше, в поселок Смирных. Для нее это была чистой воды экскурсия: региональную малую авиацию, ради описания которой Кира была отправлена в командировку, собирались показать журналистам позже, а на пятидесятой параллели ничего
Да, она вдруг почувствовала интерес к происходящему, и по этому своему интересу поняла, что наступил вечер. То есть для нее утро, значит.
Что ж, раз уснуть не удастся, то имеет смысл хотя бы воспользоваться неурочной бодростью и успеть увидеть что-нибудь интересное.
Но увидеть хоть что-нибудь, интересное или не очень, оказалось невозможно. Вышли из поезда на маленькой станции, сели в автобус и поехали в кромешной темноте через лес.
Кира приоткрыла окно и слушала, как шумят листья. Ей казалось, что шумят они совсем не так, как по дороге на дачу в Кофельцы, а похож их здешний шум на шум охотских осенних волн.
Но, может, шумели они обыкновенно, как везде листья шумят, а все остальное было лишь игрой ее перенасыщенного воображения.
Она сидела прямо за водителем и видела через лобовое стекло огни идущих впереди машин – огромных японских внедорожников.
– Спонсоров везут, – сказал фотограф из «Коммерсанта», сидящий рядом с Кирой. – На «Лэнд-крузерах».
Огромную сумку с фотографическими принадлежностями он не выпускал из рук ни на минуту. Теперь она лежала у него на коленях, придавив Киру острым боком.
– Чьих спонсоров? – спросила она.
– Наших. Которые пресс-тур проплатили. Длугач и Ко. Длугач основной, остальные – Ко на побегушках.
Что поездку оплатил Виктор Длугач, глава холдинга, название которого представляет собой какую-то бессмысленную аббревиатуру из латинских букв, Кира знала. Казалось странным, что этот холдинг занимается и речными перевозками, и региональной авиацией, и портами, и банковским делом. Но что она в этом понимает и что ей до этого вообще? Удалось Сахалин увидать, и на том спасибо господину Длугачу вместе с его Ко.
На ночь их везли, конечно, в гостиницу, но Кире не очень-то было понятно, откуда она здесь возьмется. Ей трудно было представить, что по этой темной дороге тянется сплошной поток туристов или коммерсантов, которым постоянно нужна была бы гостиница.
Когда лес наконец закончился и показались впереди редкие огоньки, она решила, что на ночлег, наверное, разместят в деревенских домах. В университете, когда всех студентов посылали в колхоз картошку убирать, то как раз таким образом и расселяли, и если везло с хозяевами, то жилось совсем неплохо: пили парное молоко, ели домашнюю грибную похлебку и тыквенную кашу.
За широкими воротами, в которые въехал автобус, в самом деле были разбросаны невысокие домики, но на деревенские они похожи не были. Кира сидела в начале автобуса, поэтому оказалась в числе тех, кого разместили в первом из них.
Войдя в этот домик, она ахнула.
Посередине большой комнаты был накрыт стол. Он действительно был накрыт – вышитой скатертью. И поверх этой скатерти уставлен едой.
На круглом блюде лежали разноцветные лепестки рыбной нарезки – красные, желтые, серебристые. Рядом стояла большая деревянная миска с творогом. И еще одна, тоже деревянная, с крупно нарезанным хлебом. И сметана белела в маленькой крыночке; наверное, ею надо было заправить салат из помидоров и огурцов, пестреющий в очередной миске. И были еще соленые огурцы и помидоры – отдельно. И соленые грибы. И еще какие-то соленья, которые Кира видела впервые в жизни.