Опыт о человеческом разумении
Шрифт:
15. Какие вероятности определяют согласие? Но и этому есть предел. Если человек старательно исследовал все основания вероятности и неправдоподобия, сделал все возможное для добросовестного ознакомления со всеми частностями и подвел для той и другой стороны окончательные итоги, то в большинстве случаев он может прийти к признанию того, на какой стороне находится вероятность для всего в целом; некоторые доводы в рассуждении, являясь предположениями на основании всеобщего опыта, бывают столь убедительны и ясны, а некоторые свидетельства о фактах столь всеобщи, что он не может не согласиться. И мне кажется, мы можем вывести следующее заключение: относительно положений, где при всей важности приводимых доводов есть достаточные основания подозревать обман в словах или существование столь же достоверных и значительных доводов для противной стороны, там согласие, воздержание от него или несогласие есть часто действия произвольные. Но где доводы таковы, что делают это в значительной степени вероятным, и где нет достаточного основания подозревать словесный обман (который можно обнаружить с помощью трезвого
==196
Юлий Цезарь), то в таких случаях, я думаю, ни один разумный человек не может отказать в своем согласии; оно скорее с необходимостью следует за такими вероятностями и присоединяется к ним. В других, менее ясных случаях, я думаю, человек властен воздержаться от согласия и, быть может, довольствоваться имеющимися доводами, если они благоприятны для мнения, соответствующего его влечению или интересу, и таким образом воздержаться от дальнейших изысканий. Но чтобы человек дал свое согласие той стороне, которая, он видит, имеет меньшую вероятность, это, мне кажется, совершенно нереально, сделать это столь же невозможно, как поверить в то, что какая-нибудь вещь вероятна и невероятна в одно и то же время.
16. Когда в нашей власти воздержаться от согласия? Подобно тому как познание не более произвольно, нежели восприятие, так и согласие, думается мне, находится в нашей власти не более, нежели познание. Когда соответствие двух идей представляется нашему уму непосредственно или при содействии разума, я не могу отказаться воспринять его, а также не могу избежать познания, все равно как не могу не видеть предметы, на которые бросаю взгляд при дневном свете. Я не могу не согласиться с тем, что после надлежащего изучения нахожу наиболее вероятным. Но если мы не можем помешать ни познанию, когда воспринято соответствие, ни согласию, когда вероятность ясно выявляется после надлежащего рассмотрения всех ее мерил, то мы можем помешать и познанию и согласию путем прекращения наших исследований и неприменения наших способностей к поискам истины. В противном случае незнание, заблуждение или неверие никогда нельзя было бы ставить в вину. Таким образом, в некоторых случаях мы можем помешать своему согласию или воздержаться от него. Но может ли человек, сведущий в новой или древней истории, сомневаться в существовании Рима или Юлия Цезаря? Правда, есть миллионы истин, в знании которых человек не заинтересован или может считать себя незаинтересованным. Например, был ли король Ричард III 91 горбат или нет? Или был ли Роджер Бэкон 92 математиком или волшебником? В подобных случаях, когда согласие не имеет никакого значения для чьих-либо интересов и от него не зависит никакой поступок и никакие дела, не удивительно, что ум присоединяется к общему мнению, или соглашается с первым встречным. Такие мнения имеют столь мало веса и значения, что, подобно пылинкам в луче солнца, очень редко останавливают на себе внимание. Они появля-
==197
ются там как бы случайно, и ум дает им свободу носиться. Но когда ум считает, что положение имеет значение, что согласие или несогласие влечет за собой важные последствия и что от выбора правильной стороны или отказа от нее зависит добро или зло, а ум серьезно берется за исследование и изучение вероятности, тогда, я думаю, не в нашей власти выбирать ту сторону, которая нам нравится, если только между сторонами видна явная разница. В таком случае, я думаю, большая вероятность определяет согласие и нельзя уклониться от согласия и признания истины там, где воспринимается большая вероятность, так же как нельзя уклониться от познания истины там, где воспринимается соответствие или несоответствие двух идей.
Если это так, то основой заблуждения являются неверные критерии вероятности, так же как основой порока — неверные критерии добра.
17. В-четвертых, авторитет. В-четвертых, о четвертом и последнем неверном мериле вероятности, которое держит в незнании или заблуждении больше людей, чем все остальные вместе взятые, я упомянул в предыдущей главе. Я имею в виду согласие с общепринятыми мнениями, с мнениями наших друзей или партии, окружающих [нас людей] или всей страны. Сколько на свете людей, у которых нет другого основания для своих мнений, кроме предполагаемой честности, учености или многочисленности людей с такими же убеждениями? Как будто честные и ученые люди не могут заблуждаться или как будто истина устанавливается решением большинства! Тем не менее большинство удовлетворяется этим. «Это мнение засвидетельствовано почтенной стариной; оно дошло до меня с удостоверением прежних веков, и я поэтому могу без опасений принять его; другие люди держались и держатся
==198
заблуждения, у которого не было бы своих последователей. И у человека никогда не будет недостатка в кривых путях, если он будет считать себя на верном пути всюду, где будут следы других, по которым можно идти.
18. У людей не столько заблуждений, как это представляют себе. Но, несмотря на большой шум относительно заблуждений и мнений, я должен отдать человечеству справедливость и сказать: «У людей не так уж много заблуждений и неверных мнений, как обычно предполагают». Не потому, чтобы я думал, что люди принимают истину, а потому в действительности, что относительно учений, из-за которых они поднимают такой шум, они вообще не имеют никаких мыслей, никаких мнений. Если бы кто-нибудь немного расспросил сторонников большинства существующих в мире сект, то он обнаружил бы, что у них нет своего мнения о тех предметах, в которых они проявляют столько усердия; и еще менее было бы у него оснований думать, будто они приняли какие-то мнения на основе изучения доводов и явной вероятности. Они решились пристать к партии, в которую были вовлечены воспитанием или интересами, и здесь, подобно рядовым солдатам в армии, проявляют свое мужество и усердие сообразно с указаниями вождей, никогда не изучая и даже не зная дела, за которое они сражаются. Если жизнь человека показывает, что он не обращает серьезного внимания на религию, то почему мы должны думать, что он ломает себе голову над воззрениями своей церкви и беспокоится об исследовании оснований того или другого учения? С него достаточно, если он слушается своих вождей, готов словом и делом поддержать общее дело и этим заслужить одобрение лиц, могущих оказать ему доверие, предпочтение или покровительство в данном обществе. Так люди становятся последователями и защитниками таких мнений, в которых их никогда не убеждали, к которым они никогда не обращались и которые никогда даже не приходили им в голову. И хотя нельзя сказать, что невероятных или ошибочных мнений на свете меньше, чем имеется, однако достоверно то, что людей, действительно соглашающихся с такими мнениями и ошибочно принимающих их за истину, на свете меньше, чем это себе представляют.
==199
Глава двадцать первая О РАЗДЕЛЕНИИ НАУК
1. Три разряда. Все, что может находиться в пределах человеческого разумения, есть либо, во-первых, природа вещей, как они существуют сами по себе, их отношения и способ их действия, либо, во-вторых, то, что человек в качестве разумного и свободного деятеля должен делать для достижения какой-нибудь цели, в особенности счастья, либо, в-третьих, пути и способы, которыми достигается и сообщается знание того и другого. Согласно с этим, я думаю, науки можно собственно разделить на три следующих разряда.
2. Во-первых, Physica. Во-первых, познание вещей, как они сами существуют, их строения, свойств и действий, причем я имею в виду не только материю и тело, но также и духов, у которых точно так же, как у тел, есть своя природа, свое строение и деятельность. Это я называю в несколько более широком смысле слова цхуфкЮ, или «натурфилософия». Цель ее — чисто умозрительная истина. Все, что может доставить человеческому уму такую истину, принадлежит к этому разделу, будет ли то сам бог, ангелы, духи, тела или какие-то их свойства, как число, форма и т. д.
3. Во-вторых, Practica, умение правильно прилагать наши силы и действия для достижения благих и полезных вещей. Наибольшее значение в этой области имеет этика, представляющая собой попытку найти такие правила и мерила человеческих действий, которые ведут к счастью, а также [найти] способы их применения. Цель здесь не чистое умозрение и не познание истины, но справедливость и соответствующее ей поведение.
4. В-третьих, узмйщфйкЮ. В-третьих, следующий раздел можно назвать узмйщфйкЮ, или «учение о знаках». И так как наиболее обычные знаки — это слова, то семиотику довольно удачно называют также лпгйкЮ — «логика». Задача логики — рассмотреть природу знаков, которыми ум пользуется для уразумения вещей или для передачи своего знания другим. Так как рассматриваемые умом вещи, за исключением его самого, не присутствуют в разуме, то ему непременно должно быть представлено что-нибудь другое в качестве знака или в качестве того, что служит представителем рассматриваемой вещи,— это и есть идеи. А так как совокупность идей, составляющих мысли какого-то человека, не может быть открыта непосредственному взору
==200
другого человека и так как копить их нельзя нигде, кроме памяти, хранилища не очень надежного, то поэтому, чтобы сообщать наши мысли друг другу, а также запоминать их для собственного употребления, необходимы также знаки для наших идей. В качестве таковых всего удобнее оказались и потому всего употребительнее членораздельные звуки. Вот почему рассмотрение идей и слов как великих орудий познания составляет не подлежащую пренебрежению часть в рассуждениях того, кто обозревает человеческое познание во всем его объеме. И если бы они были взвешены отдельно и рассмотрены как следует, они, быть может, дали бы нам логику и критику, отличную от той, с которой мы были знакомы до сих пор.