Опыт о человеческом разумении
Шрифт:
Что касается людей, средства и время которых более ограниченны, то знания, которые могли бы быть для них достаточны, вовсе не так обширны, как можно бы думать, и поэтому упомянутое выше возражение к ним не относится.
Никто не обязан знать все. Знание и наука — вообще занятие лишь тех, кто пользуется довольством и досугом. Люди, которые имеют определенные занятия, должны понимать их; и не будет ничего неразумного или .невозможного в утверждении, что они должны уметь правильно думать и рассуждать о том, что является их повседневным занятием. Думать, что они к этому неспособны, значило бы ставить их на один уровень с животными и приписывать им тупость, выводящую их из круга разумных созданий.
8. Религия. Кроме своих определенных занятий, необходимых для поддержания жизни, каждый заинтересован в будущей жизни, о которой он обязан заботиться. Это направляет мысли каждого человека к религии, и здесь для него особенно важно понимать и рассуждать правильно: люди не могут быть освобождены от обязанности правильно
==220
понимать термины и создавать общие понятия, относящиеся к религии. У христиан один день в неделю помимо других дней отдыха дает для этого достаточно времени (даже при отсутствии других часов досуга), лишь бы только они пожелали воспользоваться этим временем, свободным от повседневного труда, и заняться усовершенствованием в этом знании с таким же усердием,
Но даже если решить, что низший класс людей должен оставаться обреченным на животную тупость в вещах, которые ближайшим образом касаются их (для чего я не вижу никакого основания), то людям с более свободными средствами и более широкого образования непростительно с пренебрежением относиться к своему разуму и не стараться пользоваться им как следует, правильно направляя его в познании тех вещей, ради которых разум главным образом дан им. Во всяком случае, людей, которым значительные состояния предоставляют возможность и вспомогательные средства для усовершенствования, не так уже мало, и, если бы люди правильно использовали свои способности и изучали собственный разум, можно было бы
==221
рассчитывать на мощное развитие знаний всякого рода, и в особенности того знания, которое наиболее важно и раскрывает широчайшую перспективу.
9. Идеи. Внешние материальные предметы, которые постоянно навязываются нашим чувствам и овладевают нашими влечениями, не могут не наполнять наши головы живыми и прочными идеями этого рода. Здесь наш ум не нуждается в том, чтобы его побуждали к накоплению большого запаса: предметы сами навязываются достаточно настойчиво и обыкновенно воспринимаются в таком изобилии и удерживаются так тщательно, что в душе не хватает места и внимания для других идей, более полезных и нужных для нее. Поэтому, чтобы сделать разум способным к такому рассуждению, о котором я говорил выше, необходимо позаботиться о том, чтобы наполнить его нравственными и более отвлеченными идеями, ибо последние сами не навязываются чувствам, а должны быть созданы для разума. Однако люди обыкновенно настолько нерадиво относятся к своему интеллекту, ни в чем, как они склонны думать, не нуждающемуся, что я боюсь, умы большинства людей менее снабжены такими идеями, чем принято думать. Люди часто пользуются словами; как же можно заподозрить, что у них нот идей? То, что я сказал в третьей книге моего «Опыта» 18, избавляет меня от необходимости отвечать на данный вопрос. Но чтобы убедить людей в том, насколько важно, чтобы их умы были снабжены прочно заложенными в них абстрактными идеями, разрешите мне задать вопрос: каким образом человек в состоянии будет узнать, обязан ли он быть справедливым, если он но утвердил в своем уме идеи обязанности и справедливости, поскольку знание [здесь] состоит лишь в восприятии соответствия или несоответствия указанных идей? То же самое можно сказать обо всем остальном, что касается нашей жизни и нравов. И если люди затрудняются усмотреть совпадение или несовпадение двух углов, которые, не претерпевая изменения, находятся перед их глазами на чертеже, то им почти невозможно будет воспринять это в идеях, не получающих других чувственных воплощений, в которых бы они фигурировали перед умом, помимо звуков. А ведь с последними идеи не имеют никакого сходства и .поэтому должны быть сами по себе ясно фиксированы в душе, если мы хотим составить о них ясное суждение. Это, следовательно, одна из первых вещей, которыми должна заняться душа для правильного управления разумом, без чего он не может быть способен правильно рассуждать
==222
об этих предметах. Но как в отношении этих, так и в отношении всех других идей следует заботиться о том, чтобы они не таили в себе никакой непоследовательности, чтобы они обладали реальным существованием, когда реальное существование предполагается, и чтобы они не были простыми химерами, существование которых является плодом одной лишь фантазии.
10. Предрассудок. Каждый готов жаловаться на предрассудки, сбивающие с правильного пути других людей и другие партии, как будто он сам совершенно свободен от них. В этом все упрекают друг друга; следовательно, все согласны, что это недостаток и помеха знанию. В чем же в таком случае заключается лекарство? Единственно в том, чтобы каждый оставил в покое чужие предрассудки, а изучил бы свои собственные. Обвиняя других, никто не признается в собственном недостатке. Каждый на один и тот же манер отбрасывает обвинение обратно и этим очищается. Единственный способ устранить из мира эту важную причину невежества и заблуждения заключается в том, чтобы каждый беспристрастно разобрался в себе самом. Если другие не обращаются как следует со своим умом, то разве это превращает наши заблуждения в истину? И разве это обстоятельство должно заставить меня полюбить мои заблуждения и заниматься самообманом? Если кому-нибудь нравится иметь бельма на глазах, то разве это должно удерживать меня от того, чтобы снять их со своих глаз как можно скорее? Каждый высказывается против слепоты, а между тем люди почти влюблены в то, что помрачает их зрение и не допускает в их ум тот ясный свет, который должен вести его к истине и знанию. Ложные или спорные положения, принимаемые в качестве бесспорных максим, затемняют истину для тех, кто на них опирается. Таковы обычно предрассудки, внушенные воспитанием, партией, почтением, модой, интересом и др. Это тот сучок, который всякий видит в глазу ближнего своего, не замечая бревна в своем собственном. Ибо где тот человек, который был бы всегда готов добросовестно исследовать свои собственные принципы и посмотреть, таковы ли они, чтобы выдержать испытание? А между тем это одна из первых задач, которой должен был бы заняться и добросовестно отдаться всякий, кто желает правильно вести свой разум в поисках истины и знания.
Тем, кто пожелал бы отделаться
==223
ка, облекающего ложь видимостью истины и так ловко ослепляющего людские умы, чтобы держать их в темноте, внушая им веру, будто они больше видят, чем те, кто не смотрит их глазами,— тем я укажу следующий признак, по которому можно распознать предрассудок. Кто крепко держится какого-либо мнения, тот должен предполагать (если он не желает осудить самого себя), что его убеждение построено на хороших основаниях, что он принимает его лишь в той мере, в какой его принуждает к этому очевидность истины, которой он держится, и что только аргументы, а не предрасположенность или прихоть делают его столь уверенным и определенным в своих взглядах. И вот, если он после всех этих заверений не выносит никакого противоречия своему мнению, если он не в состоянии даже терпеливо выслушать, а еще менее изучить и взвесить аргументы другой стороны, то разве этим самым он не признает открыто, что им владеет предрассудок и что он желает не очевидной истины, а безмятежного обладания каким-то ленивым предубеждением и дорогим его сердцу предвзятым мнением? Ибо если его утверждение хорошо защищено, как он заявляет, очевидностью, и он видит, что оно истинно, то почему ему бояться проверки? Если бы его мнение покоилось на крепком основании, если бы аргументы, которые подтверждают его и которые сделали это мнение приемлемым для него, были ясны, хороши и убедительны, то зачем было бы бояться ему проверки их доказательности? Тот, чье согласие определяется чем-то выходящим за пределы доказуемости, проявляет эту неумеренность в своей приверженности только в силу предрассудка и фактически признает это, когда отказывается выслушать возражения. Тем самым он заявляет, что ищет не доказательности, а спокойного наслаждения своим мнением, в которое он влюблен, заранее осуждая, не выслушав и не разобравшись, все, что ему противоречит. Что это такое, как не предрассудок? «Qui aeqnum statuent, parte inaudita altйra, etiamsi aequum statuent, haud aequus f lient»
Кто желает в этом случае реабилитировать себя как приверженца истины, не допускающего предубеждения или пристрастия, которые могли бы свести его с правильного пути, тот должен делать две вещи, не совсем обычные и не совсем легкие.
11. Беспристрастие. Во-первых, он не должен быть привержен к какому-либо [одному] мнению, т. е. не должен желать, чтобы оно было правильным, раньше, чем убедится, что это так. Тогда ему и не нужно будет желать
==224
этого, ибо то, что ложно, не может заслуживать нашего расположения, и нам не следует желать, чтобы оно стало на место истины и получило силу истины (что, однако, бывает чаще всего). Люди привязываются к известным взглядам только из почтения и привычки; они думают, что должны их поддерживать, что иначе все погибнет, хотя никогда не исследовали оснований, на которых эти взгляды покоятся, сами не разобрались в них и не в состоянии разъяснить их другим. Мы должны ревностно бороться за истину, но раньше должны удостовериться, что это — истина; в противном случае мы боремся против бога, который является богом истины, и творим дело дьявола, который является отцом и распространителем лжи; и как бы ни было горячо наше рвение, оно не может служить для нас извинением, так как здесь перед нами очевидная предвзятость (prejudice).
12. Проверка. Во-вторых, он должен делать то, что ему может показаться очень мало привлекательным, [что он, может быть], считает делом ненужным или непосильным для себя: он должен проверять, действительно ли истинны его принципы или нет и насколько уверенно он может опереться на них. Я не берусь определить, какие люди реже встречаются — те, у которых есть решимость, или те, у которых есть умение это делать; но я уверен, что именно это должен делать каждый, кто заявляет, что любит истину и не желает себя обманывать. Такой самообман — более верный путь к тому, чтобы остаться в дураках, чем воздействие софистики других. Мы всегда расположены (и даже находим в том удовольствие) дурачить самих себя, но бываем недовольны, когда другие потешаются над нами или сбивают нас с толку. Неумение, о котором я здесь говорю,— это не природный недостаток, который делает людей неспособными к проверке своих принципов. Для неспособных правила о том, как управлять своим разумом, бесполезны; но такие случаи очень редки. Большинство людей — те, кто пострадал вследствие плохой привычки никогда не упражнять своих мыслей. Их умственные способности из-за отсутствия деятельности почти отмерли и потеряли тот размах и силу, которые природа сделала для них достижимыми путем упражнения. К этому способны все те, кто в состоянии усвоить первые правила простой арифметики и кого можно научить подсчитывать обыкновенную сумму, если только они приучили свой ум рассуждать. Но тот, кто совершенно пренебрег таким упражнением своего разума, будет вначале очень далек от этого
==225
умения и так же мало подготовлен к этому, как мало подготовлен человек, не практиковавшийся в счете, к ведению торговой книги; а может быть, он найдет даже странным и то, что от него этого требуют. Тем не менее надо признать неправильным применение нашего разума, когда мы строим наши воззрения (в тех вещах, относительно которых нам важно знать истину) на принципах, могущих вводить нас в заблуждение. Мы принимаем наши принципы случайно, на веру, никогда не исследовав их; а вслед за этим, основываясь на предположении, что принципы истинны и убедительны, проникаемся верой в целую систему. На деле же что это такое, если не детская постыдная бессмысленная доверчивость?
В указанных двух вещах и заключается та свобода разума, которая необходима разумному созданию и без которой разум перестает быть подлинным разумом, а именно: 1) в беспристрастном отношении ко всякой истине, под чем я понимаю приятие истины и любовь к ней как к истине, а не любовь, подсказываемую какими-либо другими соображениями и проявляемую раньше, чем мы узнали, что это истина; 2) в проверке наших принципов и в отказе принимать в качестве таковых какие-либо положения и строить что-либо на них раньше, чем мы полностью не убедились, как разумные создания, в их основательности, правильности и достоверности. Мы имеем перед собой самомнение, фантазию, сумасбродство, что угодно, только не разум, если последний принуждается принимать и разделять такие мнения, авторитетность которых определяется не их собственной убедительностью, причем воспринятой, а не воображаемой, а чем-то другим. Это справедливо называется обманом, и из всех обманов это худший и опаснейший, ибо здесь мы обманываем самих себя, что является более сильным обманом, чем любой иной; притом мы обманываем себя в той области, из которой следует с величайшей тщательностью устранить всякий обман. Люди склонны сильно осуждать того, кто беспристрастен в своих мнениях, особенно в области религии. Я боюсь, что в этом корень большого заблуждения и еще худших последствий. Быть беспристрастным в вопросе о том, какое из двух мнений правильно,— это значит обладать правильным складом ума, предохраняющим последний от самообмана и располагающим его к беспристрастному исследованию в указанном смысле, пока он не сделает все, что в его силах, для нахождения истины; а это — единственно прямой и надежный путь к ней. Но безразличное отношение к тому,