Опыт системы нравственной философии

Белинский Виссарион Григорьевич

Нет! не напрасно лучезарное солнце так величественно обтекает голубое, далекое небо и проливает на нас и свет и теплоту, и жизнь и радость; не напрасно мерцают для нас звезды таинственным блеском и томят душу нашу тоскою, как воспоминание о милой родине, с которою мы давно разлучены и к которой рвется душа наша; не напрасно все миры связаны между собою электрическою цепью любви и сочувствия, и все живущее, все дышащее составляет звено в этой бесконечной цепи; не напрасно человек и родится и умирает и веселится и скорбит, и горячо любит милое и горько рыдает, лишаясь его, и не переживает своих склонностей и, стоя на праге вечности, вспоминает об них еще живее, и рыдает об них

еще горше, и сладки ему слезы его; не напрасно человек стремится к какому-то блаженству и ищет его всю жизнь, ищет его и в шумных наслаждениях юности, и в безумном упоении пиров, и в ужасах кровавых битв, и в тревогах опасностей, и в обольщении славы, и в очаровании власти, и в неге бездействия, и в сладости труда, и в свете знания, и в наслаждении искусствами, и в любви другого сердца, и… нередко в тиши монастырской кельи, в борьбе с своими желаниями, в печальном наслаждении заживо рыть себе могилу, своими собственными руками!.. И горе ему, если он искал этого блаженства путем ложным, если думал обрести его в исполнении своих бессознательных, эгоистических желаний; и благо ему, если он искал его там, где оно есть, искал его в сознании и путем сознания!.. Нет еще раз! вечность не мечта, не мечта и жизнь, которая служит к ней ступенью! Много в ней дурного, но еще больше прекрасного: есть в ней слабости, пороки и злодеяния, но есть и слезы раскаяния, жгучие и вместе отрадные, слезы раскаяния в глухую полночь, перед крестом распятого за нас; есть падение, но есть и восстание; есть стремление, но есть и достижение; есть минуты горькие, убийственные, минуты сомнения и отчаяния, минуты разрушительной дисгармонии с самим собою, отвращения от жизни, но есть и упоительные минуты веры, когда в груди бывает так тепло, на душе так светло, жизнь становится так прекрасна, так полна, так тождественна с блаженством; есть страдания глубокие, невыносимые, есть бедствия, переполняющие меру терпения и превращающие для нас землю в ад, где слышен скрежет зубов, откуда веет хладною могильною сыростью, где нет ни исхода, ни конца; но из этого мира разрушения и смерти слышится душе отрадный голос: «Приидите ко мне все труждающиися и обремененный, и аз упокою вы; возьмите иго мое на себя и научитеся от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим; иго бо мое благо, и бремя мое легко есть». Тогда душа снова наполняется блаженством неизъяснимым, и смрадное кладбище гниющей жизни превращается для ней в тихую долину успокоения, где могилы покрыты травою и цветами, осенены печальными кипарисами, где журчание светлого ручья сливается с унылым ропотом ветерка – а вдали, за горою, виднеется край вечереющего неба, осиянного, облитого багряными лучами заходящего солнца – и ей мнится, что в этой торжественной тишине она созерцает тайну вечности, что она видит новую землю, новое небо! {6}

6

Чаадаевское стремление к установлению «совершенного строя на земле» встретило горячее сочувствие у Белинского.

1836, сентября 13

Примечания

«Телескоп», 1836, ч. XXX, N 24, стр. 337 (ценз. разр. 22 августа 1835). Подпись: В.Белинский.

Настоящая статья посвящена книге А. Дроздова «Опыт системы нравственной философии», вышедшей в 1835 году. Написанная Белинским в имении Бакуниных

Прямухине, она оказалась последней статьей Белинского в «Телескопе». 22 октября 1836 года высочайшая резолюция на докладе министра просвещения С. С. Уварова гласила: «Сейчас журнал запретить, обоих виновных (редактора и цензора) отрешить от должности и вытребовать сюда к ответу». Буря поднялась из-за напечатания в N 15 «Телескопа» знаменитого «философического письма» (1-го) П. Я. Чаадаева. Нет сомнения в том, что Белинский хорошо был знаком с этими произведениями Чаадаева. В редакции находился также перевод первого, третьего и четвертого письма (письма Чаадаева написаны по-французски). Эта горькая исповедь человека, задыхавшегося в душной атмосфере николаевской действительности, не могла не произвести на молодого Белинского огромного впечатления.

Статья Белинского появилась почти одновременно с переводом первого письма Чаадаева. Главная тема статьи – личность и общество, сущность этики. Белинский начисто отрицает добродетель без заслуги, без борьбы за нравственное совершенство; так называемое «фихтенианство» он понял крайне своеобразно, он не извлек из него никаких новых выводов. Его искания в этот период определяются стремлением найти путь к преобразованию «гнусной российской действительности» николаевского времени. Но путь этот ясен для него только в области абстрактных идей. Еще в ноябре 1837 года Белинский писал, что он уходит от действительной жизни в мир фантазии, «и мое возвращение к действительной жизни из области фантазии есть горькое пробуждение». С одной стороны, желание найти выход из раздвоенности «мира идеального и мира действительного», с другой – возможность бунта только в «идеальности» – привели Белинского к тому, что даже идеалистическую философию Фихте он воспринял «как робеспьеризм». «В новой теории я чуял запах крови», – писал он. Им овладел «кровожадный образ мыслей» – страстная жажда изменения гнусной действительности. Естественно, что в единственной дошедшей до нас статье этого периода – о книге Дроздова – должна была найти отражение эта «дикая вражда» против действительности. Она была столь открыто выражена, что перепугала редактора «Телескопа». «Я выпустил, – писал Надеждин Белинскому, – больше половины собственных ваших мнений, которые напечатать нет никакой возможности. Вы, почтеннейший, удаляясь в царство идей, совсем забыли об условиях действительности (то есть о цензуре). Притом же и время теперь неблагоприятное». Таким образом статья о Дроздове в том виде, в каком она нам известна, далеко не полное выражение взглядов Белинского. В печать проникла только допущенная цензурой часть статьи, в которой развивается теория нравственного совершенствования, но почти вовсе исчезла вторая, важнейшая часть, отражавшая «дикую вражду с общественным порядком». Только единство двух этих частей дало бы представление об идейном существе статьи.

В оставшейся части перед нами теория нравственного самоусовершенствования. Основное требование этой теории – добродетель должна быть сознательной. Разумеется, это первая ступень к тому, чтобы потом свою сознательную любовь к человечеству претворить в столь же сознательную ненависть к действительности, делающей человека человеку врагом. Но от теории личного самоусовершенствования и от абстрактного бунта против действительности еще далеко до подлинного бунта против российских порядков. Недаром позднее, в письме к Бакунину, Белинский вспоминал об этом периоде: «Мы были с тобою вольтерьянцами и щелкнулись о действительность, которой не умели понять». Дальше предстояло развить это «вольтерьянство» на почве самой действительности.