Опытная женщина
Шрифт:
Вошел человек и доложил о приезде Андрея Матвеевича Стригунова.
– - Вот кстати!
– - сказал Черницкий.-- Я тебя сейчас и отрекомендую. Это один из ближайших наших соседей, самый веселый и любезный человек; немножко того… охотник пускаться в философию. Ну да и то не всегда. Не заговаривай только с ним о соленых огурцах, которые он почитает главнейшими источниками народного богатства. У него дочь Вера, девушка лет семнадцати,-- добра и мила, только немножко горбовата; он вдовец… имение 200 душ но заложено, ветряная мельница и…
– - Здравствуйте, мое почтение, вселюбезнейший сосед Разумник Петрович!
– - воскликнул в это время Стригунов, войдя в комнату
К портрету Андрея Матвеевича, нарисованному Черницким, нужно только прибавить, что Андрею Матвеевичу было за сорок лет, что совесть у него, по-видимому, была довольно чиста, потому что он не мог пожаловаться на худобу, и что в эту минуту, когда он вошел в комнату, лицо его было чрезвычайно озабочено и вместе с тем сияло какою-то торжественностию. Присутствие третьего, казалось, сначала несколько смутило Андрея Матвеевича, однако ж он совершенно ободрился, когда Черницкий отрекомендовал ему Зеницына и тот дружески пожал ему руку.
После разных учтивостей и небольшого разговора, сперва о Петербурге, потом о погоде и урожае, Андрей Матвеевич, как говорится, замялся; несколько минут он был безмолвен и неподвижен; наконец начал с расстановкою:
– - Я к вам с просьбою, Разумник Петрович; не откажите: дело серьезное; без вас не обойдется.
– - Говорите, Андрей Матвеевич; я исполню с удовольствием всё, что от меня будет зависеть.
– - Вот видите (начал Андрей Матвеевич, видимо собираясь сострить)… третьего дня, часу в четвертом пополудни, попался мне в руки "Месяцеслов". Я и ну перечитывать… Да и дочитался, сударь мой, до показания годовых праздников и табельных дней. Коли развернулось, так уж пробегу, подумал я сам про себя, и начал читать… Что ж бы вы думали? Я начитал там, что 17 сентября, судари мои, праздник…
– - Ну-с, праздник?
– - Да-с, праздник: Веры, Надежды, Любви, матери их Софьи…
– - Вот что-с! Вас удивляет, что так много именин в один день?
– - Это бы еще ничего; да вот в чем дело: ведь дочь-то мою зовут Верой.
– - То есть вы хотите сказать, что Вера Андреевна семнадцатого сентября именинница. Но ведь еще далеко до этого; вы рано беспокоитесь.
– - Мне бы хотелось отпраздновать повеликолепнее, знаете… Вот я и приехал с вами посоветоваться.
– - Еще успеете! Задать хороший обед, назвать гостей, потанцевать… Вот и славно; все будут довольны.
– - Всё так,-- сказал Андрей Матвеевич, переминаясь,-- но надо подумать, что Верочка уже на возрасте… этого, мне кажется, мало. Вот я и придумал…
– - Ну, что ж вы придумали?
– - Покойница моя была страстная охотница до театра… у нас и теперь хранятся все принадлежности…
– - Славная мысль, славная мысль!
– - закричал Черницкий, не дожидаясь окончания речи Стригунова.
– - Мы сочиним домашний спектакль в честь вашей дочки. Решено! завтра же начинаем хлопотать.
Лицо Андрея Матвеевича просияло невыразимой радостию. Он готов был броситься на шею Черницкому.
– - Ну так, я знал, что вы меня выручите! А без вас что я? пропал бы! Право, так. И слыхано ли дело, чтоб у нас удавалась какая-нибудь новая затея без помощи Разумника Петровича. Он подлинно у нас разумник. На всю губернию голова!
Андрей Матвеевич не льстил Черницкому. Слова его были отголоском общего мнения. Черницкий был светилом провинциального общества по крайней мере на шестьдесят верст в окружности, был главный двигатель удовольствий его. В сущности, он был не более как человек, который, прожив около десяти лет в Петербурге, имел случай наглядеться и наслушаться таких диковин, о которых
Долго не могли решить, что сыграть. Черницкий стоял за водевиль, Стригунов за драму. Наконец приняли за лучшее дать и водевиль и драму. Черницкий вытащил пук разных театральных альманахов и принялся выбирать. Водевиль нашли скоро, выбор драмы затруднил на несколько минут и самого Черницкого. Драмы были все большие, пятиактные и притом весьма неудобные для представления на домашнем театре.
– - Давать так уж давать что-нибудь новое!
– - сказал важно Черницкий.
– - Вот только что вышедшая в переводе драма Шекспира "Ромео и Юлия"; сыграем ее.
– - Как можно!
– - перебил Зеницын.
– - Она слишком трудна, сложна, длинна.
– - Ничего, я завтра же прилажу ее к нашим декорациям, костюмам…
– - Помилуй, неужли ты хочешь наложить руку на Шекспира? Грех, братец!
– - Молчи, мы из трагедии сделаем комедию, -- отвечал Черницкий шепотом.
– - Прежде всего надобно подумать об обстановке драмы,-- продолжал он, обращаясь к Андрею Матвеевичу.
– - Надо распределить роли и заблаговременно раздать их, чтоб успели выучить и вырепетировать. Началось чтение драмы.
– - Как вы думаете, кому из наших знакомых приличнее играть Ромео?
– - спросил Черницкий, прочитав вслух первое действие.
– - Кому, кому… кто бишь у нас из молодых-то людей по соседству? Да вот хоть бы Глеб Сидорыч Бралов; хороший, очень хороший человек: голос у него такой басистый, вид мужественный, руки длинные.
– - Что вы, какой он Ромео! Отставной стряпчий, закоренелый подьячий; не спорю, что у него руки длинны, по этого еще недостаточно, чтоб играть шекспировского героя… Притом же он горбат.
– - Ну так Ардальон Петрович Горлатин, наш заседатель; человек прямой: словно аршин проглотил… Или вот Петр Иваныч Хламиденко, наш ближайший сосед; он, правда, немножко стар, зато уж большой мастер играть.
– - По годится. Он вечно в каком-то веселом расположении духа, как будто немножко хмелен от природы, а тут нужен характер мрачный, глубокий. Мы ему найдем другую роль. Без него также нельзя. Хламиденко человек удивительный, -- прибавил Черницкий, обращаясь к Зеницыну, -- я тебя с ним познакомлю. Несмотря на то что я беспрестанно смеюсь над ним, мы живем дружно, душа в душу. Я на него много надеюсь в отношении нашего спектакля. Но кому же дать роль Ромео? Разве Пырзикову, нашему исправнику?.. Он человек довольно неглупый, хоть и простой. Пишите же: действующие лица; Ромео -- господин Пырзиков.