Опыты по эстетике классических эпох. [Статьи и эссе]

Киле Петр

Сократ заявил, что он по роду своих занятий, то есть убеждать каждого не заботиться ни о чем своем раньше, чем о себе самом, - «как бы ему быть что ни на есть лучше и умнее», - нет ничего более подходящего, как получать даровой обед в Пританее, по крайней мере для него это подходит гораздо больше, нежели победителям на Олимпийских играх. Судьи вместо того, чтобы рассмеяться и назначить столь заслуженное Сократом наказание, оскорбились и подтвердили смертную казнь, хотя ученики собрали тридцать мин, чтобы уплатить в виде штрафа.

Сократ не только не думал о том, чтобы избежать наказания, не думал об изгнании или побеге, про себя он, верно, решил принять смерть. Он и судьям сказал: «Будьте уверены, что если вы меня такого, как я есть, убьете, то вы больше

повредите себе, нежели мне». Он знал, что лишь приговор и его смерть могут рассеять молву о каком-то Сократе, созданном комическими поэтами.

Это поразительно, сама греческая жизнь на исходе Золотого века Афин создала трагический миф о Сократе, в котором отразилась самым непосредственным образом трагедия Греции. Рефлексия, воплощением которой выступил Сократ, оказалась столь же разрушительной, сколь и созидательной силой в развитии человеческого сообщества и культуры.

Трагический миф о Сократе еще следовало воплотить, что осуществит в философских диалогах Платон - на сцене жизни и в сфере мысли, с созданием философского учения, в основе которого идеи, Эрос и красота, по сути, античная эстетика, всеобъемлющая, основополагающая, жизнестроительная, как сама природа, что и станет откровением в эпоху Возрождения.

Платоновы идеи, Эрос и красота

Хорошо известно, какое сильное впечатление произвели суд над Сократом и его смерть, в большей мере добровольная, как на поле боя идут навстречу смерти, на его учеников. Платон не выдержал и, верно, заболел, ибо его на прощании Сократа с учениками перед тем, как принять яд, не было. Вскоре он покинул Афины и лет пять жил в Мегарах, затем, возможно, предпринял путешествие в Египет и вернулся в Афины, определившись в своих исканиях, возможно, именно в это время он пережил любовь, в чем-то для него исключительную и утаенную им под покровом сверкающих озарений.

В очерке «Жизненная драма Платона» (1898) Владимир Соловьев пишет, что смерть Сократа, когда ею переболел Платон, породила новый взгляд на мир - платонический идеализм. «Тот мир, в котором праведник должен умереть за правду, не есть настоящий, подлинный мир. Существует другой мир, где правда живет. Вот действительное жизненное основание для Платонова убеждения в истинно-сущем идеальном космосе, отличном и противоположном призрачному миру чувственных явлений. Свой идеализм - и это вообще мало замечалось - Платон должен был вынести не из тех отвлеченных рассуждений, которыми он его потом пояснял и доказывал, а из глубокого душевного опыта, которым началась его жизнь».

Кажется, звучит вполне убедительно, тем более это утверждает поэт, переводчик «Диалогов» Платона, оценивающий, правда, жизнь и учение античного философа как христианский мыслитель, который думает при этом вольно или невольно о судьбе не только Сократа, но и Христа. В подобных случаях возникает аберрация зрения, что смазывает истину, в данном случае, о первоистоках идеализма Платона и его коренных особенностях в отличие от позднейших систем идеализма с приматом идеи над материей.

Разумеется, Платон исходил из своего душевного опыта, в котором не только судьба Сократа, но и судьба Афинского государства с его героической и прекрасной эпохой, что мы воспринимаем как Золотой век, в целом составляли его мироощущение и миросозерцание, в основе своей мифологическое, через поэмы Гомера с детских лет сугубо поэтическое, что обрело телесные формы красоты через архитектуру и скульптуры Парфенона, с восприятием и переживанием афинского театра, в котором воочию предстал вселенский трагизм бытия. Идея как формосозидающая модель проступала уже в эстетике Фидия, а вообще она присуща мифологическому (символическому) и поэтическому сознанию. Помимо судьбы Сократа, в миросозерцании Платона и его познаниях проступали все основные искомые его воззрений, к разработке которых он приступает еще при жизни Сократа, найдя форму диалогов, поэтический синтез пира и драмы.

Платон

как поэт классической эпохи не мог не исходить от идеи, формосозидающей силы, но как философ подверг ее всесторонней логической разработке, исходя при этом из наблюдений, для всех очевидных. Дерево можно спилить, сжечь, но идею дерева нельзя ни спилить, ни сжечь. Она остается неизменной. Она вечна. Стало быть, существует мир идей и мир вещей. Но это не просто констатация очевидного.

Идея вещи у Платона не нечто неопределенное, как тень, а заключает в себе смысловую ее полноту. Вместе с тем вещь постоянно пребывает в становлении или в состоянии разрушения, она во всякий момент не идентична себе, поэтому именно идея вещи в отличие от вещи как нечто смысловым образом насыщенное обладает самостоятельным и совершенно полноценным существованием.

Идея вещи, таким образом, не только смысл вещи, но и ее жизненная сила, поскольку вещь может измениться, погибнуть, но вновь явиться, как это выходит из наблюдений. «Идея вещи в платонизме, - пишет Алексей Лосев, - есть вечная и порождающая модель вещи». Словом, существует мир идей и мир вещей, при этом и мир идей является особого рода действительностью. И это особенно ясно становится, когда человек осознает себя на грани, на стыке мира идей и мира вещей, определяющих его внутренний и внешний мир.

Идеи Платона - это, как и символы, формы мифологического мышления, только он рассматривает их в сфере мысли и ставит вопрос, в каком отношении находятся идея вещи и сама конкретная вещь. Идея вещи оказывается неизменной, более того наполненной смыслом, как и воспринимается символ... Да, да, Платон просто исходит из форм мифологического мышления и пытается найти связь этих форм с вещами и явлениями действительного мира, и тут речь не о примате идеи над материей, или наоборот, этот вопрос возникает позже, - в мифологическом мышлении идеи или символы существуют столь же жизненно, как и вещи.

При этом идея вырастает до формосозидающей силы, что естественно для мифологического и в особенности художественного мышления и что воочию проступило в творчестве Фидия с формированием классического стиля.

Платон меньше всего думал о создании философской системы идеализма, как бывало впоследствии; идеализм Платона был разработан в большей мере Аристотелем и неоплатониками. Платон, выявив мир идей и мир вещей, и это как в космическом плане, так и в индивидуальном, должен был найти связь между ними, связующее звено между высшим миром, миром богов, если угодно, и миром вещей и явлений, миром человека. Он нашел эту связь, это звено как в развитии мировой жизни, космоса в целом, так и в жизни природы и человека. Это Эрос, под воздействием которого из Хаоса возникла Гея, по Гесиоду. Это слепая сила, организующая мир, помрачающая ум и у богов и у людей.

У орфиков Эрос - «сам по себе мудрый Эрот». Это разумное и светлое божество. Если Гесиод исходит из общих представлений о происхождении богов, то орфики создали миф, похожий на интеллектуальную сказку, чем займется и Платон. Из первобытной тьмы, по учению орфиков, появилось мировое яйцо; оно-то, расколовшись, породило Эрота - Протогона с головой быка и сияющими крыльями, который носился по эфиру и был двуполым. Из него произошли люди, он стал источником света.

Эрос Гесиода и орфиков - космическое начало; оно устрояет мир, с созданием людей под эгидой разумного и светлого божества, почти что Аполлона. Эрос космический проступает в людях как Эрос индивидуального влечения, что находит оформление в лирике, это Эрос лирический. То, что у Сафо и других античных поэтов получает самодовлеющее значение, присутствует и у Гомера, при этом равно как у богов, так и людей, поэтому вполне может быть выделен Эрос эпический. Еще с большим основанием можно говорить об Эросе, пронизывающем аттическую трагедию, с крайним усилением его проявлений от Эсхила к Еврипиду. Если в «Антигоне» Софокла Хор поет песнь о непобедимом, безумящем Эроте, то вся трагедия «Ипполит» Еврипида звучит как мучительно-сладкая музыка в честь Эрота и Афродиты, несущих однако персонажам гибель.