Опыты (Том 3)

Монтень Мишель

Вся слава, на которую я притязаю, это слава о том, что я прожил свою жизнь спокойно и притом прожил ее спокойно не по Метродору, Аркесилаю или Аристиппу [19] , но по своему разумению. Ибо философия так и не смогла найти такой путь к спокойствию, который был бы хорош для всех, и всякому приходится искать его на свой лад.

Чему обязаны Цезарь и Александр бесконечным величием своей славы, как не удаче? Скольких людей придавила фортуна в самом начале их жизненного пути! Сколько было таких, о которых мы ровно ничего не знаем, хотя они проявили бы не меньшую доблесть, если бы горестный жребий не пресек их деяний, можно сказать, при их зарождении? Пройдя через столько угрожавших его жизни опасностей, Цезарь, сколько я помню из того, что прочел о нем, ни разу не был ранен, а между тем тысячи людей погибли при гораздо меньшей опасности, нежели наименьшая, которую он преодолел. Бесчисленное множество прекраснейших подвигов не оставило по себе ни малейшего следа, и только редчайшие из них удостоились признания. Не всегда оказываешься первым в проломе крепостных стен или впереди армии на глазах у своего полководца, как если б ты был на подмостках. Смерть чаще настигает воина между изгородью и рвом; приходится искушать судьбу при осаде какого-нибудь курятника: нужно выбить из сарая каких-нибудь четырех жалких солдат с аркебузами; нужно отделиться от войск и действовать самостоятельно, руководствуясь обстоятельствами и случайностями. И если внимательно приглядеться ко всему этому, то нетрудно, как мне кажется, прийти к выводу, подсказываемому нам нашим опытом, а именно, что наименее прославленные события — самые опасные и что в войнах, происходивших в наше время, больше людей погибло при событиях незаметных и малозначительных, например при занятии или защите какой-нибудь жалкой лачуги,

чем на полях почетных и знаменитых битв.

19.

Метродор — см. прим. 29, т. II, гл. II; Аркесилай — см. прим. 18, т. I, гл. XXXIX; Аристипп — см. прим. 44, т. I, гл. XIV.

Кто считает, что напрасно загубит свою жизнь, если отдаст ее не при каких-либо выдающихся обстоятельствах, тот будет склонен скорее оставить свою жизнь в тени, чем принять славную смерть, и потому он пропустит немало достойных поводов подвергнуть себя опасности. А ведь всякий достойный повод поистине славен, и наша совесть не преминет возвеличить его в наших глазах. Gloria nostra est testimonium conscientiae nostrae [20] .

Кто порядочен только ради того, чтобы об этом узнали другие, и, узнав, стали бы питать к нему большее уважение, кто творит добрые дела лишь при условии, чтобы его добродетели стали известны, — от того нельзя ожидать слишком многого.

20.

Ибо похвала наша сияесть свидетельство совести нашей (лат.). — Апостол Павел. IIпослание к коринфянам, 1, 12.

Credo che’l resto di quel verno cose Facesse degne di tenerne conto; Ma fur sin’`a quel tempo si nascose, Che non `e colpa mia s’hor’non le conto: Perche Orlando a far l’opre virtuose, Piu ch’`a narrarle poi, sempre era pronto; Ne mal fu alcun’de li auoi fatti espresso, Se non quando ebbe i testimoni appresso. [21]

Нужно идти на войну ради исполнения своего долга и терпеливо дожидаться той награды, которая всегда следует за каждым добрым делом, сколь бы оно ни было скрыто от людских взоров, и даже за всякой добродетельной мыслью: эта награда заключается в чувстве удовлетворения, доставляемого нам чистой совестью, сознанием, что мы поступили хорошо. Нужно быть доблестным ради себя самого и ради того преимущества, которое состоит в душевной твердости, уверенно противостоящей всяким ударам судьбы:

21.

Мне думается, что до самого конца этой зимы Роланд совершал подвиги,достойные увековечения, но покрытые до настоящего времени такой тайной, чтоне моя вина, если я не могу рассказать о них. Дело в том, что Роланд всегдаскорее стремился совершать, чем рассказывать о них, и из его подвигов намизвестны лишь те, у которых были живые свидетели (ит.). — Ариосто. Неистовый Роланд, XI, стр. S1.

Virtus, repulsae nescia sordidae, Intaminatis fulget honoribus, Nec sumit aut ponit secures Arbitrio popularis aurae. [22]

Совсем не для того, чтобы выставлять себя напоказ, наша душа должна быть стойкой и добродетельной; нет, она должна быть такою для нас, в нас самих, куда не проникает ничей взор, кроме нашего собственного. Это она научает нас не бояться смерти, страданий и даже позора; она дает нам силы переносить потерю наших детей, друзей и нашего состояния; и, когда представляется случай, она же побуждает нас дерзать среди опасностей боя, non emolumento aliquo, sed ipsius honestatis decore [23] . Это — выгода гораздо большая, и жаждать, и чаять ее гораздо достойнее, чем тянуться к почету и славе, которые в конце концов не что иное, как благосклонное суждение других людей о нас.

22.

Доблесть сияет неоспоримыми почестями и не знает позора от безуспешныхпритязаний; она не получает власти и не слагает ее по прихоти народа(лат.). — Гораций. Оды, III, 2, 17.

23.

Не из какой-либокорысти, а ради чести самой добродетели (лат.). — Цицерон. О высшем благе ивысшем зле, I, 10.

Чтобы решить спор о каком-нибудь клочке земли, нужно выбрать из целого народа десяток подходящих людей; а наши склонности и наши поступки, то есть наиболее трудное и наиболее важное из всех дел, какие только возможны, мы выносим на суд черни, матери невежества, несправедливости и непостоянства! Не бессмысленно ли жизнь мудреца ставить в зависимость от суда глупцов и невежд? An quidquam stultius, quam, quos singulos contemnas, eos aliquid putare esse uiniversos [24] . Кто стремится угодить им, тот никогда ничего не достигнет; в эту мишень как ни целься, все равно не попадешь. Nil tam inaestimabile est, quam animi multitudinis [25] . Деметрий [26] сказал в шутку о гласе народном, что он не больше считается с тем, который исходит у толпы верхом, чем с тем, который исходит у нее низом. А другой автор высказывается еще решительнее: Ego hoc iudico, si quando turpe non sit, tamen non esse non turpe, cum id a multitudine laudetur [27] .

24.

Может ли быть что-нибудь более нелепое, чемпридавать значение совокупности тех, кого презираешь каждого в отдельности (лат.). — Цицерон. Тускуланскиебеседы, V, 36.

25.

Нет ничего презреннее, нежели мнение толпы(лат.). — Тит Ливий, XXXI, 34.

26.

Деметрий — см. прим. 11, т. I, гл. XXXIX. — Приводимое в тексте см.Сенека. Письма, 91, 19.

27.

Я же полагаю, что вещь, сама по себе не постыдная, неизбежностановится постыдной, когда ее прославляет толпа (лат.). — Цицерон. О высшем благе и высшем зле, II, 15.

Никакая изворотливость, никакая гибкость ума не могли бы направить наши шаги, вздумай мы следовать за столь беспорядочным и бестолковым вожатым; среди всей этой сумятицы слухов, болтовни и легковесных суждений, которые сбивают нас с толку, невозможно избрать себе мало-мальски правильный путь. Не будем же ставить себе такой переменчивой и неустойчивой цели; давайте неуклонно идти за разумом, и пусть общественное одобрение, если ему будет угодно, последует за нами на этом пути. И так как оно зависит исключительно от удачи, то у нас нет решительно никаких оснований считать, что мы обретем его скорее на каком-либо другом пути, чем на этом. И если бы случилось, что я не пошел по прямой дороге, не отдав ей предпочтения потому, что она прямая, я все равно вынужден буду пойти по ней, убедившись на опыте, что в конце концов она наиболее безопасная и удобная: Dedit hoc providentia hominibus munus, ut honesta magis iuvarent [28] . В древности некий моряк во время сильной бури обратился к Нептуну со следующими словами: «О, бог, ты спасешь меня, если захочешь, а если захочешь, то, напротив, погубишь меня; но я по-прежнему буду твердо держать мой руль» [29] . В свое время я перевидал множество изворотливых, ловких, двуличных людей, и никто не сомневался, что они превосходят меня житейскою мудростью, — и все же они погибли, тогда как я выжил:

28.

По милости провидения то, чтослужит к чести, есть в то же время и самое полезное для человека (лат.). — Квинтилиан. Образование оратора, I, 12.

29.

… я… буду… держать мой руль. — Монтень здесь перефразируетслова Сенеки (Письма, 85, 33–35).

Risi successu posse carere dolos. [30]

Павел

Эмилий [31] , отправляясь в свой знаменитый македонский поход, с особой настойчивостью предупреждал римлян, «чтобы в его отсутствие они попридержали языки насчет его действий». И в самом деле, необузданность людских толков и пересудов — огромная помеха в великих делах. Не всякий может противостоять противоречивой и оскорбительной народной молве, не всякий обладает твердостью Фабия [32] , который предпочел допустить, чтобы праздные вымыслы трепали его доброе имя, чем хуже выполнить принятую им на себя задачу ради того, чтобы снискать себе славу и всеобщее одобрение.

30.

Смеялся над тем, что хитрый расчет оказывается безуспешным. — Овидий.Героиды, I, 18. Монтень неточно передает текст Овидия.

31.

Павел Эмилий — см. прим. 4, т. I, гл. XLIV. — Приводимое в текстесм. Тит Ливий, XLIV, 22.

32.

Фабий — имеется в виду Фабий Максим (ум. 203 г. до н. э.),известный римский полководец, вызывавший у многих недовольство своейчрезвычайной осторожностью в ведении войны с Ганнибалом и прозванный за этоКунктатором (Медлитель).

Есть какое-то особенное удовольствие в том, чтобы слушать расточаемые тебе похвалы; но мы придаем ему слишком большое значение.

Laudari haud metuam, neque enim mihi cornea fibra est; Sed recti finemque extremumque esse recuso, Euge tuum et belle. [33]

Я не столько забочусь о том, каков я в глазах другого, сколько о том, каков я сам по себе. Я хочу быть богат собственным, а не заемным богатством. Посторонние видят лишь внешнюю сторону событий и вещей; между тем всякий имеет возможность изображать невозмутимость и стойкость даже в тех случаях, когда внутри он во власти страха и весь в лихорадке; таким образом, люди не видят моего сердца, они видят лишь надетую мною маску. И правы те, кто обличает процветающее на войне лицемерие, ибо что же может быть для ловкого человека проще, чем избегать опасностей и одновременно выдавать себя за первого смельчака, несмотря на то что в сердце он трус? Есть столько способов уклоняться от положений, связанных с личным риском, что мы тысячу раз успеем обмануть целый мир, прежде чем ввяжемся в какое-нибудь по-настоящему смелое дело. Но и тут, обнаружив, что нам больше не отвертеться, мы сумеем и на этот раз прикрыть нашу игру соответствующею личиною и решительными словами, хотя душа наша и уходит при этом в пятки. И многие, располагай они платоновским перстнем [34] , делающим невидимым каждого, у кого он на пальце и кто обернет его камнем к ладони, частенько скрывались бы с его помощью от людских взоров — и именно там, где им больше всего подобало бы быть на виду, — горестно сожалея о том, что они занимают столь почетное место, заставляющее их быть храбрыми поневоле.

33.

Не побоюсь похвал, ибо я не бесчувствен; но я не приму за истинныйсмысл и конечную цель честных поступков расточаемые тобой восторги ивосхваления (лат.). — Персий, I, 47.

34.

… располагай они платоновским перстнем… — Имеется в видуперстень лидийского царя Гигеса, будто бы обладавший указанным в текстечудесным свойством. О кольце Гигеса Платон рассказывает в «Государстве», II,359 d — 360 а; см. также Геродот, I, 8 и сл.

Falsus honor iuvat, et mendax infamia terret Quem, nisi mendosum et mendacem?. [35]

Вот почему суждения, составленные на основании одного лишь внешнего облика той или иной вещи, крайне поверхностны и сомнительны: и нет свидетеля более верного, чем каждый в отношении себя самого. И скольких только обозников не насчитывается среди сотоварищей нашей славы! Разве тот, кто крепко засел в вырытом другими окопе, совершает больший подвиг, нежели побывавшие тут до него, нежели те полсотни горемык-землекопов, которые проложили ему дорогу и за пять су в день прикрывают его своими телами?

35.

Кто, кроме лжецов и негодяев, гордится ложной почестью и страшитсяложных наветов? (лат.). — Гораций.Послания, I, 16. 39.

Non, quidquid turbida Roma Elevet, accedas, examenque improbum in illa Castiges trutina: nec tu quaesiveris extra. [36]

Мы говорим, что, делая наше имя известным всюду и влагая его в уста столь многих людей, мы тем самым возвеличиваем его; мы хотим, чтобы оно произносилось с благоговением и чтобы это окружающее его сияние пошло ему на пользу — и это все, что можно привести в оправдание нашего стремления к славе. Но в исключительных случаях эта болезнь приводит к тому, что иные не останавливаются ни перед чем, только бы о них говорили. Трог Помпеи сообщает о Герострате, а Тит Ливий о Манлии Капитолийском, что они жаждали скорее громкого, чем доброго имени [37] . Этот порок, впрочем, обычен: мы заботимся больше о том, чтобы о нас говорили, чем о том, что именно о нас говорят; с нас довольно того, что наше имя у всех на устах, а почему — это нас отнюдь не заботит. Нам кажется, что если мы пользуемся известностью, то это значит, что и наша жизнь, и сроки ее находятся под охраною знающих нас. Что до меня, то я крепко держусь за себя самого. И если вспомнить о другой моей жизни, той, которая существует в представлении моих добрых друзей, то, рассматривая ее как нечто совершенно самостоятельное и замкнутое в себе, я сознаю, что не вижу от нее никаких плодов и никакой радости, кроме, быть может, тщеславного удовольствия, связанного со столь фантастическим мнением обо мне. Когда я умру, я лишусь даже этого удовольствия и начисто утрачу возможность пользоваться той осязательной выгодой, которую приносят порой подобные мнения, и, не соприкасаясь больше со славою, я не смогу удержать ее, как и она не сможет затронуть или осенить меня. Ибо я не могу рассчитывать, чтобы мое имя приобрело ее, хотя бы уже потому, что у меня нет имени, принадлежащего исключительно мне. Из двух присвоенных мне имен одно принадлежит всему моему роду и, больше того, даже другим родам; есть семья в Париже и Монпелье, именующая себя Монтень, другая — в Бретани и Сентонже — де Ла Монтень; утрата одного только слога поведет к смешению наших гербов и к тому, что я стану наследником принадлежащей им славы, а они, быть может, моего позора; и если мои предки звались некогда Эйкем, то это же имя носит один известный род в Англии [38] . Что до второго присвоенного мне имени, то оно принадлежит всякому, кто бы ни пожелал им назваться; таким образом, и я, быть может, окажу в свою очередь честь какому-нибудь портовому крючнику. И даже имей я свой опознавательный знак, что, собственно, мог бы он обозначать, когда меня больше не будет? Мог ли бы он отметить пустоту и заставить полюбить ее?

36.

Не следуй за тем, что возвеличивает взбудораженный Рим, не исправляйневерную стрелку этих весов и не ищи себя нигде, кроме как в себе самом(лат.). — Персий, I, 5.

37.

… они жаждали скорей громкого, чем доброго имени. — Трог Помпей —римский историк. — Герострат — эфесец, сжегший в 356 г. до н. э.великолепный храм Артемиды Эфесской, по преданию для того, чтобы такимобразом обессмертить свое имя; впоследствии имя его стало именемнарицательным. — Манлий Капитолийский (IV в. до н. э.) — римскийполководец, спасший Рим от нашествия галлов. Враждовал с патрициями и впозднейшей римской исторической традиции изображался защитником плебеев. —Выражение, что Манлий стяжал себе «громкую, но не добрую славу», принадлежитТиту Ливию (VI, 11).

38.

… то же имя носит… известный род в Англии. — Монтень хочетзатушевать свое буржуазное происхождение и изобразить дело так, будто егородовым именем является де Монтень, а не Эйкем. В действительности жеМонтень происходил из купеческой семьи Эйкемов, которая лишь в XV в.получила дворянство и прибавила к своему родовому имени Эйкем еще фамилиюМонтень, по названию приобретенной прадедом Монтеня (в 1496 г.) сеньорииМонтень.