Оранжерейный цветок
Шрифт:
— Я всегда хотел быть тебе отцом...
— ЛЖЕЦ! — кричу я во всю мощь своих легких, мое горло горит. — Ты чёртов лжец! Если ты хотел меня как сына, то какого хрена ты решил защищать себя, а не меня?! Ты решил спрятать меня, чтобы спасти свою гребаную репутацию! Так скажи мне, папа, каким, блять, образом я должен испытывать к тебе что-то кроме ненависти?
Он отводит взгляд, и это придает мне сил.
— И теперь, — продолжаю я, раскрывая объятия. — Ты сделаешь всё, чтобы вернуть меня в своё расположение. Ты хочешь, чтобы я выступил перед СМИ, чтобы рассказал им, как ты никогда
Он просто смотрит жестким взглядом, не отступая, но в его глазах есть что-то глубокое, что-то чуждое. Что-то грустное.
Я делаю шаг к нему, указывая на свою грудь.
— Ты больше не сможешь использовать меня. Я не буду сыном на твоей стороне, заставляя тебя выглядеть гребаным героем, когда ты самый худший, блять, злодей.
Я тяжело дышу, пытаясь поймать воздух в легкие.
Я не свожу с него испепеляющего взгляда.
— Ты закончил? — грубо спрашивает он. Он принимает моё молчание за ответ. — Может быть, тебе стоит напомнить, Райк, но я ни разу не просил тебя говорить обо мне что-либо в СМИ. Речь никогда не шла об этом, и если ты продолжаешь так думать, то это твоё собственное заблуждение приводит тебя к таким заключениям. Не я, — он переминается на ногах, но не отрывает от меня взгляда. — Я могу жить с этими обвинениями. А вот с чем я не могу жить, так это с потерей тебя, потерей Лорена. Я бы умер, защищая вас двоих, и если ты этого не видишь, тогда я не знаю, что еще я могу сделать, чтобы показать тебе.
Он не говорит, Мне жаль, что я заставил тебя пройти через ад. Мне жаль, что я отпихивал тебя в сторону и орал на твоего брата, будто он кусок дерьма и неудачник, каждый божий день.
— Почему ты не можешь просто, блять, извиниться? — спрашиваю я. — Почему ты не можешь признать, что ты проебался?
— Потому что я этого не делал, — говорит он мне, прожигая дыру в моей груди. — Тогда я принял трудное решение, и если бы меня поставили в такое же положение, я бы принял его снова. Если бы я не солгал о тебе, Райк, то альтернативой было бы признаться в чем-то, что отправило бы меня в то место, где ты сейчас стоишь, — он показывает на камеру. — И где бы тогда был Лорен?
У меня сводит живот, когда я думаю о своем брате, зачатом во время секса с несовершеннолетней. Мой отец попал бы в тюрьму, а мой брат... родился бы у матери, которая его не хотела. Попал бы он в приемную семью? Или Джонатан отдал бы его на воспитание Грэгу Кэллоуэю? Были ли они вообще тогда друзьями?
— Я люблю тебя, — говорит он мне. — Я всегда тебя любил. Можешь ли ты поверить в это или нет, зависит только от тебя. Я здесь не под ложным предлогом. Мне не нужно твоё чертово заявление для СМИ. Я не хочу твоего прощения. Я просто хочу, чтобы ты был в моей жизни. Я хочу своего сына. И если это значит, что мне придется выслушивать твои оскорбления за каждым нашим ужином, хорошо. Но я предпочту это, чем вообще ничего, — он широко разводит руки. — Тебе решать, Райк.
Я провожу рукой по волосам. Я хочу верить ему. В глубине души я хочу, чтобы все это закончилось, и я хочу, чтобы у меня был тот отец, за которого он себя выдает. Но под этой безусловной, больной любовью скрываются годы боли. Как это может пройти?
— Как я должен
— Спроси меня о чем угодно. Мне не сложно быть честным, даже если тебе не нравятся мои, блять, ответы.
Не знаю, почему я понимаю это именно сейчас, в этот, блять, момент — но я ругаюсь так же, как он, так же часто, так же сильно. Что это значит? Я перенимаю его манеры? Он был рядом настолько, что мог как-то повлиять на меня. Даже если он лгал обо мне — он был рядом, пытался быть частью моей жизни.
Я рассматриваю пространство вокруг: металлический туалет, раковина, решетка за отцом, мрачная цементная стена за мной. Мой отец дает мне выход. Я всегда видел только черное и белое, когда дело касалось моей семьи. Но, может быть, наша ситуация слишком серая — может быть, нет правильного и неправильного выбора. Есть только решения, которые причинят боль моему брату, и решения, которые причинят боль мне.
— Почему я вообще здесь? — спрашиваю я, нуждаясь в том, чтобы кто-то подтвердил мои подозрения.
Он скребет пальцем по пруту, в его глазах плещется раздражение.
— Это вина Саманты Кэллоуэй. Она, очевидно, отправила своему другу электронное письмо, чтобы он вызвал на тебя полицию. Она немного перегнула палку в своем гневе, — он смотрит на меня. — Её дочери все немного сумасшедшие, чтобы ты знал точно, откуда у них это.
— Она вызвала на меня гребаных копов, — отвечаю я. — Это не сумасшествие, это...
— Это сумасшествие, — возражает он.
— Это пиздец.
— И это тоже, — говорит он. — Но чего можно ожидать, когда ты суешь свой член в пятнадцатилетнюю девочку, когда тебе двадцать два.
Я сверкаю глазами.
— Я не...
— Я знаю, — говорит он. — Как и Грэг, я верю тебе, сынок. Но Дэйзи — их младшая дочь, она покинула дом последней. Ты посягаешь на гребаную территорию Саманты, — он проверяет часы. — Как я уже сказал, тебя скоро выпустят отсюда. У неё есть несколько фальшивых заявлений, которые задержат тебя здесь ещё на десять минут.
— Они собирались меня скоро оформить.
Он кивает.
— Их там много. Я уверен, что через полчаса они захотят снять с тебя отпечатки пальцев.
Я легко складываю пазл. Он говорит, что я выйду отсюда раньше, чем они успеют предъявить мне обвинение. Он улыбается мне, зная, что я понимаю.
— Я сопротивлялся аресту...
— Я поговорил с офицером. Они не имеют больше никаких возражений
Я дышу через нос, моё сердце быстро бьется. Не знаю, почему вдруг я чувствую себя таким ошеломленным. Я понимаю, что благодарен за то, что он здесь. И что самое печальное — я не хочу чувствовать это. Я бы предпочел оставаться злым. Почему я должен ненавидеть все хорошие стороны человека? Моя мама — думаю, она, блять, научила меня этому. Каждый раз, когда я думала о своем брате в хорошем свете, она подавляла это видение, она фокусировалась на плохом, и я тоже стал так делать.
Я больше так не могу.
Я потираю затылок.
— Что насчет Ло? — спрашиваю я отца, не желая уклоняться от этой темы.
— А что с ним?
— Ты пиздец как плохо с ним обращаешься, — говорю я, глубоко вздохнув. — То, что ты ему говоришь — меня тошнит от этого. Ты ломаешь его, а потом он возвращается к тебе, как раненая собака. Я не могу быть рядом с тобой, когда ты так с ним обращаешься.
Я бы предпочел, чтобы Ло тоже не был рядом с ним, но мы уже пытались это сделать, и посмотрите, где мы сейчас. Ло любит нашего отца, и он будет продолжать возвращаться, даже если это будет убивать его.