Оранжевая история
Шрифт:
— У меня с ним были отношения, когда мы расстались!
— А когда я, по-твоему, с ней спал?!
— Две недели назад!!! Вчера! Когда угодно!
Мне стоит большого труда взять себя в руки.
— Извини, Питер, тебе не нужно оправдываться. Ты не виноват в том, что я отношусь к тебе намного серьезнее, чем ты ко мне. Дело во мне. Просто я больше так не могу.
— Не можешь как? — в его голосе слышится шипение парового котла, готового к взрыву.
Но мне уже все равно. Мою крышу сносит.
— Так. Как сейчас.
— Я тобой пользуюсь?! Кто ты такая, чтобы я тобой пользовался? Чего ради я должен тратить пять часов на дорогу сюда и пять часов на дорогу обратно? Чтобы тобой попользоваться? Да если уж на то пошло, я могу найти, кем попользоваться и в Сиднее, и уверяю тебя, это будут девушки покруче, помоложе и покрасивее.
Я даю ему пощечину, но это его не останавливает.
— Чего ради, по-твоему, я звоню тебе эти две недели? Если я все это время кувыркаюсь в постели с двумя красотками, зачем я тебе звоню? И какого черта я прилетаю сюда в разгар процесса, по итогам которого меня могут засадить на три года, только потому, что ты не отвечаешь на звонки? Ответь мне, Пипс, какого черта я все это делаю?
— Н..н-не… не знаю, — заикаюсь я.
— Не знаешь? Я тоже не знаю! Не знаю, как меня угораздило влюбиться в самую большую дуру во всей Австралии.
В этот момент я вдруг оседаю на землю и начинаю реветь. Безудержно, по-настоящему, в голос, навзрыд, с всхлипами и соплями, как никогда не ревела с раннего детства. Мне стыдно, но я не могу остановиться.
Питер изумленно смотрит сверху вниз на меня. Потом опускается на землю рядом, обнимает и начинает успокаивать, словно ребенка.
— Ш-ш-ш! Не надо плакать, пожалуйста! — он прижимается щекой к моей мокрой щеке, рукой гладя растрепавшиеся волосы. — Прости, — я чувствую, как его губы целуют меня куда-то в висок, — Похоже, я тоже тот еще кретин, — он принимается потихоньку раскачиваться вместе со мной, в безуспешной попытке меня унять. — Я люблю тебя, Салли Пипс.
Я начинаю рыдать еще сильнее, судорожно вжимаясь руками и лбом в его рубашку. Он терпеливо гладит меня по спине, по плечам, по голове, шепча что-то нежное и почти бессвязное. От долгих слез мне становится нечем дышать, я задыхаюсь, судорожно ловя воздух ртом.
— Ну, успокойся, — он поворачивает мое горящее мокрое лицо к себе. — Черт! Ни платка, ни салфетки… — помедлив, осторожными движениями, он снимает с меня рубашку и полой принимается вытирать слезы на щеках. Потом пальцами поверх ткани, сжимает мне нос. — Давай, будь хорошей девочкой! — я послушно сморкаюсь. И тут же слезы вновь потоком начинают литься из глаз. Мне стыдно, и я закрываю лицо дрожащими ладонями. Он отдирает мои ледяные руки от лица, с испугом спрашивая: — Салли, что с тобой? Тебе плохо?
Не прекращая реветь, я пытаюсь подобрать с его колен мою рубашку — мне снова нечем дышать.
Видимо,
Когда Питер вносит меня в нашу конторку, плечом открыв двери, Санджай и Френни на мгновение удивленно застывают. Потом Санджай смущенно кашляя, отступает за порог, а Питер осторожно опускает меня в кресло.
— Ей надо выпить воды, — говорит Френни.
Рыдания прекратились, но теперь меня сотрясает мелкая дрожь, так что зубы стучат о стакан, который Питер подносит к моему лицу. С трудом я делаю несколько глотков, но большая часть жидкости стекает мне на грудь. С чисто женской деликатностью Френни оттесняет Питера и холодной влажной салфеткой протирает мне лицо, шею, грудь.
— Ну вот, дорогая. Легче, правда?
Я киваю и следом издаю неожиданный, жалкий звук — у меня начинается икота.
— Что с ней? — с беспокойством спрашивает Питер. — Может, надо вызвать доктора?
— Не стоит. Это просто истерика. С беременными такое бывает, — невозмутимо отвечает Френни.
Я зажмуриваюсь и задерживаю дыхание. В офисе воцаряется мертвая тишина.
— Я думала, вы знаете, — наконец произносит Френни.
— Спасибо. Теперь знаю, — раздается подозрительно спокойный голос Питера.
Я открываю глаза, чтобы увидеть выражение его лица, однако в эту минуту он наклоняется и снова берет меня на руки.
— Я… ик… — оттого, что я задерживала дыхание, звук икоты получается только громче, — …могу идти сама.
Он молчит, и мы движемся в направлении моей комнаты.
— Мне нужно с тобой поговорить, — не унимаюсь я.
— Да, нужно, — он вносит меня в комнату и сажает на постель. Снимает с меня сапоги. — Но только после того, как ты успокоишься.
— Я уже… — на сей раз мне удается преодолеть икоту.
— И после того, как успокоюсь я, — говорит он, мягко нажимая мне на плечи, заставляя откинуться на подушку. Потом обходит кровать и задергивает штору на окне.
Я чувствую, как прогибается матрас под его тяжестью, как его тело прижимается к моей спине и ногам. Одной рукой он обнимает меня под грудью, еще теснее прижимая к себе.
— Питер…
— Все, тихо. Просто помолчи.
Несколько минут тишину нарушают только звуки моей икоты, а затем я проваливаюсь в мягкий обволакивающий покой.
Сознание пробуждается постепенно. Сначала я чувствую руку Питера поперек моего тела, потом приоткрываю глаза и вижу, что опираясь головой на другую руку, он задумчиво смотрит на меня. Между бровей у него образовалась глубокая складка, и мне хочется разгладить ее. Я понимаю, что делаю это, уже когда мои пальцы касаются его лба.
— Потрясающе, ты всегда пахнешь апельсинами, — он подносит мою ладонь к губам и целует в самую серединку. Потом опускает мою руку.
— Ну что, поговорим?