Оранжевая комната
Шрифт:
Неистребимое желание причаститься ко всему русскому заставило его выбрать из обширного меню традиционные щи, расстегаи, семгу и икру. Не обошел он вниманием и водочку.
Плотно пообедав, Карл вернулся к себе в номер, достал из дипломата пакет из темной почтовой бумаги, перевязанный грубой тесьмой и заклеенный в нескольких местах скотчем, и благоговейно прижал его к груди. Досада на отца, который по легкомыслию – он называл это своей, собственной философией – с таким опозданием поделился с сыном семейной тайной, постепенно уступала место чувству великой благодарности к родителю. Главное, что он все-таки успел перед смертью доверить сыну эту
Либен был стройным пятидесятилетним мужчиной, элегантным, подтянутым. Его узкое бледное лицо оживлялось лишь прозрачными голубыми глазами. Рот же, узкий, с опущенными уголками губ, выдавал в нем человека безвольного и обиженного на жизнь. Кто знает, быть может, доверься ему отец раньше, уголки губ Карла были бы приподняты кверху.
На сегодняшний день Карл Либен являлся хозяином писчебумажной фабрики в Мюнхене. Дела шли хорошо, и поэтому к пятидесяти годам Карлу удалось сколотить изрядный капитал, чтобы жить в полном довольстве и ни в чем себе не отказывать. У него не было семьи. Радость жизни он находил в ощущении превосходства над другими, в комфорте, которым окружил себя со всей пышностью и вкусом, и… в женщинах. Он любил женщин и считал их самыми удачными творениями Всевышнего. Он восхищался ими как с эстетической точки зрения, так и в плане психологическом. Ему нравилась их непредсказуемость, нормальная, здоровая тяга к деньгам; он прощал им мотовство, если речь шла о косметике, парфюме или белье. Ему доставляло неслыханное удовольствие смотреть на женщину в тот момент, когда она, затаив дыхание, открывает коробочку с какой-нибудь безделушкой или духами, как блестят ее глаза, как нежна она бывает в порыве благодарности. Но, разумеется, во всем должна быть мера. Впрочем, женщины – умные существа, они сами чувствовали грань между возможным и невозможным и практически не доставляли хлопот своему благодетелю.
На вопрос, почему такой преуспевающий и благополучный мужчина не стремился к созданию семьи, можно было ответить приблизительно так: он боялся надоесть той единственной, способной подарить ему детей женщине, поскольку в душе был крайне неуверенным в себе человеком. Но он это столь тщательно скрывал, что его пассии воспринимали его нежелание жениться только как страх перед потерей свободы.
Уже к вечеру Карл познакомился с одной очень миленькой женщиной, маленькой аппетитной евреечкой, с которой он и поужинал в небольшом французском кафе. Затем они прогулялись немного по Тверской, побеседовали о Москве – Карл неплохо говорил по-русски, – и он привез свою новую знакомую к себе в номер.
Женщину звали Сарой. У нее были черные бархатные глаза слегка навыкате, сочные пухлые губы, над которыми темнел нежный пушок. Она была ярчайшей представительницей своего неугомонного племени. Говорила она мало, но когда открывала ротик, то Карл просто млел от гортанного, журчащего, прокатывающегося «р-р-р». Словно в горле этой прекрасной самочки перекатывались жирненькие орешки.
– Вы надолго в Москву? – спрашивала она, расстегивая пуговицы на своей белой шелковой кофточке, словно ей было душно в этом прохладном, насыщенном кондиционированным воздухом номере.
– Нет. Завтра поездом в один небольшой провинциальный городок.
– И что же это за городок, куда едет такой важный господин, как вы?
– Сначала,
– У вас там дела или родственники? – Сара расстегнула еще одну пуговицу и томно вздохнула. Затем тряхнула стрижеными блестящими локонами и блаженно потянулась. – Зачем вообще иностранцы едут к нам, непонятно. У вас там цивилизация, улицы шампунем моют, а вы едете в грязную русскую провинцию…
Карл Либен улыбнулся одними губами. Ему, честно говоря, было уже не до смеха. Сара возбуждала его все больше и больше. Он знал за собой грех, а потому изо всех сил старался не подавать виду, как сильно хочется ему завалить эту брюнеточку на постель и впиться губами в ее крепкое, изящное тело.
– Вы можете раздеться, – сказал он наконец и ослабил узел на своем галстуке. – А то я смотрю, вам жарко?..
– Понимаете, я не из тех женщин, за которую вы меня принимаете. Я хоть и не замужем, но тоже свои принципы имею. Я же не проститутка какая-нибудь. Хотя вы – мужчина что надо…
Карл не поверил ей. Русские женщины не отказываются от денег. Это он понял еще в свой первый приезд в Москву.
– Что вы, Сара, я ни о чем таком даже и не думал… – соврал он, чувствуя, как в низу живота сладостно заныло.
– Хотя, если опустить все условности – а у нас в России их достаточно много, – то секс является, пожалуй, самым большим кайфом. Вы знаете, что означает слово «кайф»?
– Да, – чуть слышно проговорил Карл Либен и сорвал с себя галстук. «Если она сейчас не уйдет, – подумал он, – то я пропал».
Между тем Сара встала и проворно подбежала к двери. Ей было от силы лет двадцать пять. Узкая короткая юбка плотно обтягивала стройные бедра. Под прозрачной блузкой просвечивала полная, высокая грудь. Мозг Карла отключился, уступив место первой сигнальной системе по Павлову. Глаза смотрели, все остальное настраивалось на маленькую женщину, удобно приютившуюся в глубоком, обитом шоколадного цвета бархатом кресле.
– Я заперла дверь, ну что же вы? – Она улыбнулась, показывая прекрасные зубки и, протянув к нему руки, заиграла, делая дурашливые царапающиеся движения, пальцами рук, словно призывая его.
Карл Либен по привычке полез в карман, извлек упаковку презервативов, дрожащими руками вскрыл ее и достал маленький пакетик.
– Нет-нет, что вы, я верю вам! – И Сара послала ему воздушный поцелуй. – Вот только принесите, пожалуйста, минералки, а я пока разденусь…
Он вернулся и застал Сару лежащей поверх стеганого розового покрывала. На ней не было ничего, кроме прозрачных чулок с кружевной резинкой.
Они выпили минеральную воду на брудершафт, и последнее, что увидел в этот вечер Карл Либен, были белые роскошные груди, к которым он и потянулся всем телом… Крепкий сон оказался явно сильнее страсти.
Глава 4
КРОВЬ НА БЕЛОМ МРАМОРЕ
«Роял Бургерс» – достаточно приличное кафе, но все равно не то, что московский «Макдоналдс». Сверкающая никелем кухня, в которой снуют, как мышки в красных передничках, девушки с подносами, белый мраморный пол, светлые столики, чистота, уют, запах горячих яблочных пирожков и гамбургеров, хруст ледяных кубиков, шелест разворачиваемой тончайшей упаковки, смех детей, тихий говорок посетителей…
Саша Берестов сидел один за высоким столом, нервно грызя соломинку, опущенную в давно опустевший стакан. По его взгляду я поняла, что он ждал меня.