Оранжевое солнце

Кунгуров Гавриил Филиппович

Платком вытерла повлажневшие глаза, вздохнула: и мать и отец постарели, оба седые, в морщинах... Дорж рассказывал, что его родители ушли из сури на отдых. Пора бы и ее отцу и матери отдохнуть, оставить степь, пожить старичкам без забот, не кочевать по степи с места на место, не бежать чуть свет к скоту... Хотя почтенные Цого и Дулма не захотели жить в каменном доме, своя юрта лучше...

Так сидела, разговаривала сама с собою Цэцэг, пока не заметила на противоположном склоне отару овец и двух пастухов в синих халатах, ведущих под уздцы серых лошадей. Посмотрела на часы, времени мало, поеду, познакомлюсь, поговорю. Вскочила в седло,

заторопила коня. Он ринулся вперед, но на пути валун, гладкий, как лысина, желтый, как топленое масло. Цэцэг сдержала коня, за валуном крутой спуск, густые кустарники, потом направила лошадь в просвет между кустами. Саврасый вытянулся в струну и прыгнул через глубокую выбоину, врезался в сгустившуюся у ручья отару овец. Они испуганно шарахнулись в разные стороны. Цэцэг не удержалась в седле и упала. Подняться она не могла, боль в боку, не слушалась и ныла правая нога, горели руки. Саврасый стоял виновато у ручья, рыхлил копытом мокрую гальку и песок. У Цэцэг закрылись глаза; потерялось солнце, почернело небо. Подбежали пастухи. Один склонился к девушке:

— Откуда она в наших степях? Какая-то городская...

Второй:

— Лошадь Бодо. Да это же его дочка Цэцэг... Я знал ее совсем малюткой...

...Догорал день, тускнело небо, сгущались тени, степь притихла, притаилась. Бодо и Харло обеспокоенные ходили возле юрты, всматривались в сереющую степь, ждали, охваченные тревогой. Бодо сел на лошадь. Надо ехать. А куда? Харло сквозь слезы сказала:

— Поезжай в ту сторону, куда поскакала Цэцэг. Ты же видел?

Отъехал Бодо от своей юрты километра два, навстречу арба, рядом знакомые люди, пастухи сури. На арбе на мягкой бараньей шубе лежала бледная Цэцэг. Бодо схватился за сердце. Ему помогли слезть с коня; услышал голос Цэцэг:

— Отец, не волнуйся, ничего страшного; упала, ушибла ногу...

— Саврасый?.. Надо его заколоть, содрать шкуру!..

— Зачем горячишься, отец? Я сама виновата...

Бодо ободрился. «Цэцэг, моя Цэцэг... Жива... Вызовем врача... Я поеду вперед, надо успеть предупредить Харло, увидит арбу, от горя умрет...»

Он сел на лошадь, поспешил к своей юрте. Не доехав до коновязи, увидел, бежит к нему перепуганная Харло, ветер сбросил с нее платок, разметал ее волосы.

Бодо кричал:

— Куда ты? Не торопись. Наша Цэцэг сейчас будет в юрте...

Харло трясущимися руками схватилась за Бодо, стащила его с коня.

— Маленькая беда, саврасый споткнулся. Цэцэг упала, ушибла ногу...

— Где же она?

— Спасибо почтенному Хуртэ, помог, дал арбу. Скоро приедут, пойдем в юрту...

— Не пойду... Буду ждать мою доченьку...

Подошла арба, мать кинулась к дочери. Бледные губы, погасшие глаза и рука с тонкими белыми пальцами, лежащая поверх бараньей шубы, которой была прикрыта Цэцэг, перепугали Харло, она зарыдала. Пастухи взяли Цэцэг на руки и понесли в юрту. Девушка бодрилась, пыталась улыбнуться, губы ее чуть приметно вздрогнули, силы оставили, она застонала. Положили на лежанку, мать не оставляла ее. Вновь почернело небо, густая темнота — ничего не видно...

Так в юрте Бодо радость затмилась горестями. Съехались соседи ближних юрт. Каждый торопился помочь. Сын Хуртэ в ночь ускакал на Центральную усадьбу госхоза, чтобы вызвать врача. Всю ночь в печальной юрте светился огонь. У Цэцэг то жар, то лоб в холодном поту, металась она в постели, держала в своей руке руку матери, упрашивала не оставлять ее одну.

В

полдень прибыла «скорая помощь». Врач осмотрел Цэцэг, распорядился:

— Собирайте больную, ей место в больнице...

— Я поеду с нею, — упрашивала мать.

Врачи люди суровые, есть ли у них сердце? Врач и слушать не хотел причитаний Харло, ехать не разрешил. Машина скрылась за холмами. Пусто в юрте Бодо, стол стоял с расставленными чашками и тарелками с угощением. Занавеска не задернута, на лежанке разбросаны подушки, одеяло свалилось на пол.

...Утреннее солнце ворвалось в верхний просвет юрты, обрадовало яркими лучами, только для Бодо и Харло все вокруг было тусклым, холодным, чужим... Бодо оседлал лошадь.

— Ты куда?

— Отгоню овец к ручью, заеду к Хуртэ, пусть поможет, надо саврасого прикончить, часто стал спотыкаться.

Харло вступилась за коня:

— Цэцэг будет жалеть саврасого, узнает, слезами зальется... Глупое задумал...

Бодо промолчал, выпустил из загона овец, сел на лошадь и погнал отару на пастбище. Собаки старательно помогали ему.

Как всегда встречали Бодо и Харло утреннее солнце, когда оно лишь золотым краешком выглядывало из-за горы Верблюжий горб. День быстро разгорался, и не заметишь, пора гнать овец на водопой. Коротенький отдых, последний выпас, и встречай вечер. Так бывало. Теперь день медленно шагал — старец с костылем, не дождешься его конца. Солнце лениво катится по небу, кажется, оно и не двигается...

Харло испытующими глазами поглядывает на Бодо, ждет, когда же он заговорит о поездке к Цэцэг в больницу. Прошло уже немало дней.

Сегодня Бодо поднялся до восхода солнца, погнал овец на пастбище. К обеду в юрту не вернулся. Вечером овец пригнали пастухи. Бодо уехал на Центральную усадьбу госхоза. Вернулся он поздно. Едва перешагнул порог юрты, обрадовал Харло:

— Завтра утром заедет за тобой Дорж... Он торопится в аймачный центр на совещание. Навестишь Цэцэг... Хороший мужик Дорж, его и уговаривать не пришлось.

Спать долго не ложились. Харло готовила гостинцы Цэцэг, Бодо помогал и уже в который раз (Харло надоело слушать) твердил, чтобы она не вздумала потакать Цэцэг. Он знает свою дочку — будет домой проситься, говорить: здорова, ничего не болит...

Машина Доржа загудела около юрты рано утром, но Бодо и Харло были уже давно на ногах. Дорж торопился, в юрту не вошел. Бодо упросил его выпить чашку кумыса. Не найдется монгола, который бы отказался от этого всеми любимого напитка.

...В больнице Харло никогда не бывала. Замерла от удивления — все белое: стены, потолок, столы, люди; даже ее, старуху, нарядили в белый халат, дали мягкие тапочки. Неумело и робко зашагала она по гладкой клеенчатой дорожке. В палате, где лежала Цэцэг, стояло несколько кроватей, занятых больными. Они и все больные на них показались ей одинаковыми. Где же Цэцэг? Из дальнего угла палаты донеслось:

— Мама, иди сюда.

Цэцэг лежала на высоких подушках, укрытая до подбородка одеялом; бледная, похудевшая. Мать обняла ее, приоткрыла одеяло и тяжело опустилась на табуретку. Нога Цэцэг была в гипсе.

— Мне, мама, долго придется лежать в больнице, у меня сломана нога... Ничего, врач говорит, срастется.

Утешение было неутешительным, мать расплакалась. Ее пригласил врач:

— Дочь вашу поставим на ноги, вылечим...

— Будет ходить?

— Танцевать будет...

— Какую еду ей надо привозить?