Орден Сталина

Белолипецкая Алла

Николай тотчас извлек из брючного кармана довольно пухлый блокнот и вложил его – почти на ощупь – в руку отца.

– Я попробую узнать, что со всем этим можно сделать, – сказал тот. – Но сперва ты должен пообещать мне кое-что: держать это дело в тайне.

– Ладно, папа… – В голосе юноши восторга не ощущалось.

– Что: ладно, папа?.. – уточнил Колин отец.

– Я обещаю: никому больше этих сведений не сообщать, не переговорив сначала с тобой.

– Ну, вот и молодец… – Родитель чуть было не добавил: хороший мальчик, но вовремя опомнился,

просто повторил еще раз: – Молодец.

И отправился спать почти успокоенный, зная, что Колиному слову можно без колебаний доверять. Правда, прежде чем улечься, он заглянул на кухню, разжег огонь в духовке одной из плит и бросил в загудевшее, взметнувшееся пламя блокнот своего сына.

На следующий день, когда Скрябин и Кедров вновь встретились на квартире у Коли, тот поведал своему другу о беседе с отцом. И более всего Мишу удивил и озаботил рассказ о судьбе Танечки Коровиной.

– Что же всё это означает? – изумился Кедров. – Тот мерзавец ее родственником быть не может. Я спрашивал в ЦАГИ: у неё осталась одна бабушка…

– Я полагаю, – сказал Николай (голос его показался Мише совершенно чужим, как после крушения «Горького»), – негодяй желает выяснить, каким образом пятилетнему ребенку удалось выжить в авиакатастрофе, где выжить было просто невозможно. И он теперь считает девочку своей собственностью. Уж конечно, отдавать её бабушке он не планирует.

– Так что же нам делать теперь?

– Задавить гада. – Николай произнес это без всякой ажитации; так говорят: после вечера наступает ночь. – До того, как Таню выпишут из больницы. Пока она там, он ничего ей не сделает.

– Да как же ты его задавишь?! – возопил Миша. – Рассчитываешь как-то навредить ему, когда мы будем на практике в НКВД? Но ведь – кто ты, и ктоон!..

– Я знаю, кто он, – произнес Коля после немыслимо долгой паузы, во время которой его словно и не было в квартире на Моховой.

6

Когда маленький Коля пришел в себя июньским днем 1923 года, то решил, что очутился на улице, где переменилась погода, и солнечный день превратился в дождливый. Очевидно, время года тоже сменилось, поскольку в июне дождь бывает теплым, а по Колиному лицу, по прикрытым векам, по спине и по плечам (которые почему-то оказались голыми) текли струйки ледяной воды. Впрочем, ощущение это не было неприятным, скорее наоборот: холод приглушал боль в затылке и в спине. Гораздо хуже оказалось другое: у себя во рту мальчик ощутил сбившуюся в комок тряпку, привязанную чем-то снаружи, чтобы она не выпала.

Сосредоточившись на кляпе во рту, Коля не сразу почувствовал другое: что-то перекатывалось у него за щекой – небольшое, как долька мандарина, тепловатое, но безжизненное, с негладкой поверхностью. Со страхом Коля подумал, что он откусил сам себе часть языка. Но боли в языке он не ощущал, да и сам язык осязался им во рту, как совершенно целый, неповрежденный. И мальчик догадался: шероховатое нечтобыло куском плоти гэпэушногобандита, вырванным из мягкого треугольника между большим и указательным пальцами его руки. К счастью, Коля ещё не приобрел чувствительности и предрассудков взрослого человека; ему стало противно – но и только. Это спасло ему жизнь: если бы его начало

тошнить, то – с кляпом во рту – он попросту захлебнулся бы собственной рвотой.

Тут кто-то стал трясти его, схватив за плечо, и мальчик услышал над собой вкрадчивый голос:

– Ну-ка, парень, посмотри на меня! Ты ведь уже очнулся, я знаю.

Несомненно, это был тот, кого Настя назвала Григорием Ильичом. Не открывая глаз, мальчик попробовал пошевелиться и тут сделал открытие, которое – впервые за всю его жизнь – заставило его испугаться по-настоящему. Коля понял, что, во-первых, он сидит связанный, а во-вторых, его голая спина упирается в голую спину другого человека. Спина эта была узкая, с нежной кожей, со слегка выпиравшими позвонками. Не по смыслу – просто по догадке – Коля понял, что его связали спина к спине с няней. И ей, должно быть, тоже заткнули рот, потому что она молчала, даже не пыталась подать голос, и слышно было, как девушка с усилием втягивает воздух носом. Сидели они, несомненно, в большой эмалированной ванной на ножках в виде львиных лап, уцелевшей в бабушкиной квартире со времен доходного дома.

Между тем Григорий Ильич вопросил – всё с той же мягкой интонацией:

– Так ты сам откроешь глаза или предпочтешь, чтобы я разрезал тебе веки?

И Коля услышал короткий царапающий звук; негодяй взял что-то металлическое с мраморной полочки возле ванны. Мальчик тотчас понял, что это была бритва, которой пользовался когда-то его отец, распахнул глаза так широко, как только смог.

В первое мгновение он ничего не разглядел из-за яркого света, заливавшего ванную комнату. Но глаза его быстро привыкли к освещению, и он увидел, что, помимо Григория Ильича, в ванной находится укушенный мерзавец, обмотавший руку одним из бабушкиных полотенец. На махровой белой ткани (Коля отметил это не без удовольствия) набухало ярко-алое пятно. Лица# негодяя мальчик рассмотреть так и не смог: для этого пришлось бы слишком сильно запрокидывать голову.

Двух других бандитов, вломившихся в квартиру, Коля в ванной комнате не увидел. Мысль о том, куда именно они могли пойти, промелькнула в его голове – и тотчас улетучилась, поскольку была вытеснена иными соображениями. Оглядев себя, Коля убедился, что он и впрямь сидит в ванной нагишом; бросив мимолетный взгляд через плечо, он удостоверился, что и Настя находится в точно таком же положении. Душ, крепившийся к потолку прямо над их головами, исходил тугими струями холодной воды. Для чего негодяям понадобилось снимать с него и с Насти всю одежду, притаскивать их в ванну, связывать и поливать водой – этого мальчик понять не мог.

– Ну, вот и славно, – произнес между тем Григорий Ильич, убедившись, что пленник глядит на него во все глаза. – Теперь самое время для небольшого эксперимента. – И он крикнул, поворачивая голову в сторону открытой двери: – Приступайте!

С этими словами он поднялся и вышел прочь. Следом за ним двинулся укушенныйс полотенцем на руке, и Коле показалось, что даже его спина выражает злорадство.

Слово «эксперимент», произнесенное гладколицым, вызвало у мальчика лишь одну ассоциацию: эксперимент – как на острове сумасшедшего доктора Моро. И, поскольку Григорий Ильич ни на какого доктора не походил вовсе, доктором МороКоля мысленно окрестил того, другого – безликого, с окровавленной повязкой.